Русская книга о Марке Шагале. Том 2

– Я сказал, что приехал за свободой, – ответил ленинградец. – Реакция Шагала была очень бурной. Он вскочил с места и стал быстро ходить по большой комнате, заставленной антикварной мебелью: «Свобода! Зачем вам свобода! Для свободы нужны миллионы. Вот тогда будет свобода!» Потом он остановился неожиданно и обратился к жене, присутствовавшей при этой сцене: «Вава, дай ему 50 долларов». Вава достала из сумочки 25 долларов и протянула художнику. А Шагал все повторял: «Свобода… Зачем вам свобода?»

– Вот так-то, – с улыбкой закончил свой рассказ мой собеседник и стал прощаться.

А я весь остаток дня, занимаясь своими делами и разговаривая с посетителями выставки, думал об этой встрече и мысленно снова и снова возвращался к Шагалу.

Хорошо помню Витебск двадцатых годов – узкие, часто немощеные улицы… Замковая улица, покатая улица Гоголя, отгороженная бетонными столбами с железными перекладинами от Духовского оврага. Помню сам этот овраг с его прекрасной шоколадной глиной, из которой мы, мальчишки, с таким восторгом лепили всякие фигурки. Помнится Губернаторский сад с высоким обелиском в честь войны 1812 года. (Много позже я узнал, что автором его был архитектор Иван Фомин). А рядом – Вокзальная улица и подвалы ЧК, где ночью расстреливали десятки, сотни людей, а днем мы видели за решетками серые лица заключенных, пытающихся выбросить на улицу записки.

Возвращаясь с этого страшного места, куда мы бегали тайком, мы проходили мимо кинотеатра «Спартак» и рассматривали его коричневые росписи, изображавшие рабочих и крестьян. Удивление и интерес вызывали у нас кубический памятник Либкнехту и памятник Бразера, изображающий таинственного тогда для нас Песталоцци. Мы, босоногие мальчишки, любили побродить по еврейскому кладбищу, заросшему и таинственному, где, как мы слышали, по ночам блуждают огоньки – души умерших.

Но предметом всех наших мечтаний был художественный институт с античными гипсами, анатомическими слепками и с такими незабываемыми яркими людьми, которых называли художниками и которые так отличались от прочего населения Витебска.

Лето длилось в этих краях долго, неизменно бывало жарким. Художники одевались очень своеобразно, без затей. На загорелые, не очень чистые ноги надевали нечто вроде современных босоножек – своеобразная конструкция деревянной подошвы с ремешками. Носили толстовки – рубахи, сшитые из сурового крестьянского полотна. Художники эти, веселые, шумные, вечно измазанные красками и крикливые, являлись предметом нашего постоянного восхищения.

Помню учителя Шагала – Пэна, самого благообразного их них седого человека в неизменной зеленой велюровой шляпе и железных очках. Часто видел я длинноволосого, величаво-спокойного Малевича с квадратной головой – вечного противника и антипода Шагала. И, конечно, прежде всего самого Шагала, который виделся мне тогда, моими мальчишескими глазами, черным, взлохмаченным, каким-то неистово-бурным. Он любил писать и рисовать в окружении детворы, хитро посматривая на нас, переговариваясь и шутя. С большим интересом мы наблюдали, как художники натягивали на подрамники пахнущую керосином мешковину, пропускали через мясорубку краски и размешивали их потом раствором яркой, остро пахнущей олифы. Писали тогда, как хотели и что хотели – много, ярко и свободно. Нам, мальчишкам, тоже принимавшим участие в этом буйном творчестве, казалось, что все пишут одинаково. Мы с огромным интересом рассматривали летящих евреев с талесами, портных, сапожников, новобрачных, зеленые, желтые фигуры в ослепительной небесной синеве, в свободной и разгульной живописной стихии.

Но почти из всех этих художников время отобрало только Шагала. Остальные, уйдя из жизни, оставили в искусстве лишь незначительный след или совсем никакого.

Судьба Шагала удивительна. Талант его загадочен. Поначалу все выглядело в его жизни очень прозаично: выходец из небогатой еврейской семьи торговцев, никаких культурных традиций. Юношей Шагал работает в Витебске у фотографа в качестве ретушера, потом занимается в Петербурге у знаменитого Бакста. Затем – несколько лет Парижа: встречи с Пикассо, Модильяни, со своим земляком Хаимом Сутиным и другими. Столь плодотворная атмосфера Монмартра… Упорные занятия живописью. И, наконец, возвращение в родной Витебск.

Революция застает его в России. В двадцатые годы Шагал часто оформляет в Московском еврейском театре спектакли, поставленные знаменитым режиссером Грановским, а в Витебске он – председатель Союза художников¹⁹⁹.

В 1920 году в петроградской газете «Северная коммуна» появляется объявление о том, что желающие художники могут принять участие в выставке без жюри²⁰⁰. Это предприятие Шагала как председателя Союза художников даже по тем временам было необычно. Выставка без жюри! Но в России после революции Шагал пробыл недолго. В 1923 году вместе с группой других художников он навсегда покидает родину²⁰¹.