Русская книга о Марке Шагале. Том 2

В этом я много раз убеждался и еще раз убедился совсем недавно, когда читал книжку Трифонова «Опрокинутый дом», изданную на Западе уже после смерти этого прекрасного писателя. Там есть рассказ о встрече с Шагалом²⁰⁴. Где-то, очевидно, в семидесятые годы Трифонов приехал в гости к художнику со своей женой. Поздоровавшись, художник первым делом спросил писателя: «Это что, ваша жена или просто так?» И потом несколько раз повторил свой вопрос… Ну как тут не вспомнишь местечковые нравы начала века!

Слушая все эти рассказы, наблюдая за Шагалом в наши короткие встречи, я часто думал, что редко в ком встречал такой контраст между человеком и художником. Позже я понял, что, напротив, – это был не контраст, а весьма органичное сочетание. И что Шагал-человек со всей совокупностью его не всегда привлекательных черт – охранял и защищал своеобразный талант Шагала-художника, его дарование, полное наивности, непосредственности, ясности, детской игры, радости восприятия жизни и свободы.

Один советский журналист, в семидесятые годы посетивший Шагала, спросил у него, как он вспоминает Россию. Ответ художника, кстати, опубликованный в советской печати, был односложен. Шагал сказал, что вспоминает он только бульбу (т. е. картошку), березу и русскую шиксу (девушку). Не знаю, что на самом деле помнил Шагал о России.

Получая иногда из России от дочери монографии о русских художниках ХIХ – ХХ веков и небрежно их листая, Шагал неизменно повторял: «Они умерли, умерли», имея, наверное, в виду не их физическую смерть, а их искусство. Все это так, но я убежден, что глубокими корнями своего замечательного творчества Шагал теснейшим образом связан с Россией, с ее широтой, чистотой, с ее свободным дыханием, с ее размахом. Рожденный в России еврей унес на Запад это извечное свободное дыхание своей родины. И благодаря счастливой судьбе, очутившись на Западе, Шагал естественно и свободно развил свой мощный талант. Жаль, что он сам этого не понимал, иначе вряд ли задал бы свой вопрос: «А зачем вам свобода?»

Париж, 1990 г.

Гликман Г. Зачем вам свобода!.. // Мишпоха (Витебск). 1997. № 3. С. 94–96.

Перепеч.: Гликман Г.Д. Я живу, потому что я вижу. Саратов, 2011. С. 151–156.

44. Б.Е. Галанов

Марка Шагала я увидел в Третьяковке на открытии выставки его рисунков, переданных им в дар галерее. Это было летом семьдесят третьего, спустя полвека после его отъезда за границу. Приехал бы раньше. Давно мечтал. Но Министерство культуры не спешило пригласить. На Западе Шагала признали одним из великих художников ХХ века. У нас и с признанием не спешили. Вспоминали вскользь, сквозь зубы, почти всегда негативно. Картины не показывали. Еще в 20-е годы запрятали в запасники.

Когда Париж посетила с визитом Фурцева, на спектакле в «Гранд-опера» ее посадили рядом с Шагалом. Фурцева равнодушно рассматривала плафон оперы, расписанный художником. Прекрасные воздушные девы кружились в веселом хороводе. Шагал ей сказал, что хотел бы побывать на родине. Ответила строго, как провинившемуся школьнику: «Не надо было уезжать».

В конце концов Министерство культуры смилостивилось. Посоветовались где надо и с кем надо. Пригласили.

В ту пору Шагалу было восемьдесят шесть. Поверить в это было трудно. Моложавый, подтянутый. Ходит легко, стремительно. Собравшимся на выставке сказал короткую речь. Записал ее и сохранил известный художественный критик Александр Каменский: «Вы не видите на моих глазах слез, ибо, как ни странно, вдали я душевно жил с моей родиной и родиной моих предков»²⁰⁵.

Мы подошли к Шагалу, представились и попросили дать интервью для «Литературной газеты». Он охотно согласился и назавтра беседовал в гостинице «Россия» с нашим корреспондентом Наумом Маром. «Один час с Марком Шагалом» – кажется, впервые в советской прессе громко, во всеуслышание, с симпатией к художнику было произнесено его имя²⁰⁶.

Б.Е. Галанов

Недавно я перечитал это интервью. Шагал делился своими впечатлениями. «Побывал в Большом театре, в Кремле. Ездил в Ленинград. В Русском музее любовался дорогими ему Врубелем, Борисовым-Мусатовым… В Эрмитаже первым делом бросился к «своим» Рембрандтам. На Мойке отыскал дом бывшей школы поощрения художников. На дверях табличка «Союз художников». Спрашиваю пожилую консьержку: «Мадам, не здесь раньше была школа поощрения живописи?» «Да, товарищ, кажется здесь». Обрадовался, как маленький. Но я уже сам вижу, вот она, моя лестница, здравствуй! А направо, за углом, дверь в кабинет директора школы Николая Константиновича Рериха».