Русская книга о Марке Шагале. Том 2

… Интервью напечатали²¹⁰. Номер «Литературной газеты» я послал в Сен-Поль. От Шагала пришла открытка с фотографией Музея библейских рисунков Шагала, недавно торжественно открывшегося в Ницце. «Я был так рад получить “Литературную газету” с теплым словом обо мне. Спасибо вам и редакции. Может быть, еще увидимся»²¹¹. Он действительно был рад. Когда я вторично приезжал в нему, он с надеждой говорил, что, быть может, наконец извлекут из запасников его картины и покажут людям. Очень дорожил знаками внимания родины, которые были так малы и редки, болезненно переживал молчание и забвение. С обидой сказал, что побывавший у него недавно известный советский прозаик подарил ему свой роман во французском переводе:

– Неужели подумал, что я мог позабыть родной язык и не сумею прочитать книгу по-русски?

Сколько времени прошло, прежде чем состоялось долгожданное возвращение художника на родину! Он умер весной восемьдесят пятого, десять лет назад, в возрасте девяноста восьми лет. Писал до последних дней. «Что поделаешь, – говорил он мне, шутливо вздыхая, – это мой недостаток, каждое утро – в мастерскую. Вот и жена говорит, Шагал – странный тип. А мне просто хочется, пока есть силы, еще немножко прибавить к тому, что есть».

Столетие со дня рождения мастера торжественно отметили во всем мире. В Пушкинском музее в Москве открылась юбилейная ретроспективная выставка Шагала²¹². В прессе появились статьи, заметки, отчеты. Но как много усилий понадобилось, чтобы в свое время напечатать статью о Шагале в «Литературной газете»! Я не стал посвящать Шагала в тайны ее прохождения. Он обрадовался публикации и счел ее многообещающей, но тогдашнему заместителю главного редактора «Литературной газеты» В.А. Сырокомскому пришлось обзвонить полдюжины «вертушек», прежде чем он добился разрешения на «штучную» публикацию Шагала. Путь еще предстоял долгий.

Галанов Б. У Шагала в голове ангел. Десять лет назад великий художник улетел вместе с ним… // Литературная газета (М.). 1995. № 11. 15 марта. С. 8.

Перепеч.: Галанов Б. Записки на краю стола. М., 1996. С. 301–308.

45. А.А. Вознесенский

Этим летом в нью-йоркском зале «Карнеги-Холл» среди других своих стихов я читал и стихотворение «Васильки Шагала». После выступления мне передали письмо, написанное мелким почерком. Под ним стояла подпись «Белла Шагал».

На следующий день Белла – единственная внучка гениального художника²¹³, золотистая дочь его дочери, рассказывала мне о последних минутах деда. Он умер, как известно, в прошлом году, в зелени Поль де Ванс. Марк Захарович находился в кресле-каталке и опочил, когда его подымали в лифте. Умер со слабой улыбкой на тонких губах – умер, взвиваясь в небо, летя.

На его картинах парят горизонтальные скрипачи, канторы, ремесленники, влюбленные. Он к ним присоединился.

Небо, полет – главное состояние искусства Шагала. Вряд ли кто из художников так в буквальном смысле был поэтом, как этот сын витебского селедочника. Безумные, василькового цвета избы, красные петухи, зеленые свиньи, загадочные саркастические козы – все увидено взглядом поэта. Не случайно его любил Апполинер. В доме у Арагона я видел его автографы на титульных листах монографий с виньетками и фломастерными рисунками, обрамленные и повешенные на стену.

Я познакомился с Марком Захаровичем Шагалом в феврале 1962 года, о чем напоминает дата под первым его подаренным рисунком. Голубая дева в обнимку с ягненком летит над Эйфелевой башней. После этого мы довольно много встречались, если учитывать дистанцию между Москвою и Парижем, встречались и в его двухэтажной квартирке над Сеной, и в доме его дочери Иды, похожей на майоликовую врубелевскую золотоволосую музу, а позднее – на юге, где его супруга Вава – Валентина – вносила олимпийскую гармонию в суетный быт двадцатого века.

А.А. Вознесенский

В каждый приезд во Францию я посещал голубого патриарха мировой живописи. Он часто вспоминал Маяковского. Странно было знать, что этот тихий, застенчивейший, деликатный человек, в шлепанцах, с белыми кисточками бровей, таращивший в шутовском ужасе глаза, если кто-либо говорил о его славе, – был бунтарем и комиссаром революционного искусства в Витебске. Он весь светился, казался нематериальным и будто все извинялся за свою небесность.

Был он бескорыстен. Когда по заказу Мальро он расписал потолок в Гранд-опера, овал плафона оказался несколько меньше необходимого. Художник надставил его золотым обручем – из своих сбережений.

Однажды он организовал для меня поездку в Цюрих на открытие его фантастических синих витражей в соборе. Опять же он делал эти витражи бесплатно, как дар городу, как дар синего неба из окна. Он и в этом оставался поэтом.

Он иллюстрировал гоголевскую поэму «Мертвые души» – какая поэтичная Россия в этих гравюрах! Поэзию он видел в «некрасивой» для обывателя жизни, поэтизируя быт, открывая новую красоту. Предметы, оттертые от пыли его взглядом, сверкали как бриллианты.