Русская колыбельная

Альберт представил. Визуализировал всё, насколько мог. Самое лучшее, что было в его памяти, подстёгиваемое пост–эффектами фанейротима, всё, насколько мог, восторг играющим поутру солнцем, счастье от приснившихся снов с Лин, мысли о том, что беспомощность, так терзающая его самого — это не беспомощность, это взгляд на себя, на мир, ошибочный взгляд.

В фанейротиновом счастье Альберт видел, всё, что он из себя представляет, перетекает через провода к Аурею, и даже не перетекает, а напрямую транслируется из мозга в мозг через лоб мощными волнами.

Это были белые волны, белая энергия, идущая через провода. Альберт желал, знал, что Аурей поймёт. Прочувствует. Альберт знал, что Аурей не может не понять. Это не то, чему можно сопротивляться, эмпатология работает не с мыслями, она работает с атмосферой, с чувствами, с тем, чему сопротивляться невозможно никогда. Эмпатология работает с подсознательным.

«Доктор», — представлял себе Альберт слова Аурея, — «Я… я сделал зло, доктор, простите, я понимаю, что я сделал! Доктор!»

Вот–вот.

Ещё немного.

Секунда ожидания, почти предоргазменного.

А потом настала тьма.

Из комнаты выкачали весь воздух. Альберт вдохнул тяготную душную затхлость. Ощутил во рту тухлую пустоту.

— Не может быть… — прошептал он.

Одурманенный фанейротимом в одну долю секунды, уже в другую он ощутил, как протрезвел. Ушла радость. Ушли эйфория и восторг. Аурей сидел перед ним, грустно улыбаясь, такой слабый, покорный и беспомощный.

Альберт почувствовал, что падает в бесконечную пустоту.

Ещё недавняя его радость, невероятная, обернулась невероятным же мраком.

В ушах Альберта зашумело. Целый мир перестал существовать.

Альберт очутился концом тоннеля, другим концом которого был Адкинс. Альберт знал, что то, что ощущает он, ни в какое сравнение не идёт с тем, что ощущает Аурей, источник этого ужасного мрака.

— Как же вы… ведь я же принял фанейротим…

— Настоящие счастье и понимание не заменить препаратом, доктор Горовиц. Этого слишком мало.

Руки Альберта затряслись. Он, глухо всхлипнув, опустил голову на стол, на живот, накрыл голову руками и задрожал.

— Как же… ведь я же…

— Успокойтесь.

Тёплое и жестковатое прикоснулось сперва к его пальцам, а потом к его волосам — ладонь Аурея.

— Вы думали, что беспомощность — это причина. Или вера. Вы ошибались. Это — следствие. Следствие, доктор. Мы что–то потеряли, доктор…

— Что?.. — прошептал Альберт

Но Аурей не ответил, и тут же Альберт отдёрнулся, осознав — пациент гладит его по голове. Едва не упав, он еле удержался на стуле, но липучки слетели с его висков.

На место мрака пришёл испуг.

— Вы сумасшедший… Вы… вы больны, Аурей! Если это перешибает даже фанейротим… Вы… это нужно… нужно исправить…

Альберт, протрезвевший, вспотевший от пережитого, представил, что случится, пойди всё чуточку иначе. Хрупкое сознание, размягчённое фанейротимом…

— Это будет стирание, — тихий голос Аурея его немного успокоил, но следом добавил немного раздражения.

— Да! — Альберт поднялся, нервно вытирая остатки смазки на висках. — Я… Я…

— Я не спрашивал, — спокойно перебил его Аурей. — Это будет стирание. Антон Пилипчик расстроится.

— Это не его дело! — Альберт едва не сорвался на крик.

— Я попрошу один раз, доктор, хотя знаю… Не надо, доктор. Это моё и ваше дело. Пожалуйста, не надо. Я хочу умереть.

Альберт замер на месте, глядя на Аурея. Никогда ещё на лице у того он не видел такого выражения, просящего выражения.

Не найдя в себе сил ответить что–то, Альберт взял со стола папку.

Аурей сказал очень мягким, почти что просительным тоном:

— Я — в беспомощности тела. Вы — в беспомощности духа. Мир — потерянный, тоже беспомощный. Извините за это всё, доктор.

С силой толкнув дверь вперёд, открывая, Альберт вышел из комнаты.

Он принял решение, быстрым шагом двигаясь по коридору. Бумажная волокита в таких делах была вовсе не нужна.

— Стирание, — сказал он Пилипчику сразу с порога его кабинета и, увидев, как толстое лицо директора краснеет от злости, добавил. — Вы можете делать что хотите. Мой вердикт — стирание.

Пилипчик, красный, очевидно злой, но молчаливый, несколько секунд сидел, недовольно сопя, а потом достал из ящика стола бланк документа:

— Стирание так стирание. Заполняй.

Глава 12

Альберт, стоя перед зеркалом, задумчиво оправлял галстук. Выходило не очень, он слишком отвык ходить без него.

Ещё и Лин отвлекала.

— Как думаешь, платье или костюм?

Альберт обернулся, чтобы увидеть жену в нижнем белье, примерявшую на себя плечики с одеждой: строгим чёрным платьем и чёрным же брючным костюмом.

— Вообще, лучше ни то и ни то, — Альберт улыбнулся, оглядывая жену с ног до головы, та специально развела руки в стороны, ничего не прикрывая. — Но если серьёзно, то костюм лучше. Строже. Всё–таки это не праздник.

— Костюм так костюм, — Лин пожала плечами. — Мне–то всё равно. Вообще не понимаю зачем я должна туда идти.

— Ну, стирание провожу я, считай это достижением.