Русская колыбельная

Парковка Оак Мэдоу понемногу заполнилась машинами. Седан Пилипчика, городской вседорожник Зильбермана, транспорт прочих коллег. Альберт знал, что пока Зильберман доковыляет до своего кабинета, пройдет не меньше десяти минут, а там уже и время осмотра Адкинса подойдёт.

Эмпатология будет после.

А значит настало время принимать фанейротим.

Как и всегда Альберт приготовил раствор. Руки слегка подрагивали, потому что было во всём этом что–то запретное, незаконное. Альберт вспомнил сон про знакомство с Лин, ту его часть, где они были в парке и точно так же готовили себе раствор фанейротима, только другого.

Приятные мысли. Альберт закрыл маской испарителя нос и рот, сделал глубокий вдох.

И была радость. И было счастье. И была эйфория. Именно для этого и употребляют фанейротим те, кто делает это нелегально. Время ускорило ход, расслабленный от удовольствия на стуле Альберт уставился в циферблат, глядя, как минутная стрелка совершает оборот. Время он рассчитал грамотно. Самый пик эффекта препарата закончился тогда, когда Зильберман закончил консультацию.

Альберт знал, что может отказаться. Но зачем?

Одним махом поднявшись со стула, он пошатнулся, но тут же усилием воли заставил себя встать прямо. Это оказалось легко. Взял со стола папку. Выходя из кабинета, посмотрел на своё отражение в дверце шкафчика с книгами и подмигнул.

По коридору шагалось легко и замечательно. Альберту хотелось бы идти подольше, но он слишком быстро дошёл до нужной комнаты.

— Доброе утро, — поздоровался он с прикованным Адкинсом и махнул рукой охраннику, разрешая ему выйти наружу.

— Доктор Горовиц, — вежливо склонил голову Аурей и глухо пошумел пластмассовой цепью наручников. — Я вижу, что вы сегодня в хорошем настроении.

— Ещё в каком!

Всё было весело, всё было интересно. Заиграй внезапно музыка, Альберт бы кинулся в пляс, но даже намазывать гелем липучки и лепить их Аурею и себе было немногим хуже.

— А вы ведь изрядно напугали меня!

— Я знаю, — Аурей снова склонил голову. — Извините меня за это. Я так ощущаю.

— Я вас не виню! Что вы! Что вы!

Альберт сделал глубокий вдох, почувствовав, что как–то слишком радостен.

Аурей, восприняв это, как ожидание ответа, сказал:

— Доктор Зильберман сказал, что скоро со мной всё решится.

— Возможно сегодня! — подтвердил Альберт, всё ещё немного экзальтированным, радостным тоном.

— И что это будет?

Альберт, обрадовавшись возможности не вести разговор самому, отвечал весьма охотно:

— Либо передадим вас суду, либо стирание, либо же оставим здесь, — тут же он спешно добавил, — на дообследование.

— Стирание? — Аурей снова склонил голову на бок и удивлённо проговорил. — Ох… Понял.

— Да, — Альберт быстро закивал так, что провода затряслись. — Мы выявим, что конкретно в вашем мозгу вызвало у вас желание сделать то, что вы сделали.

— Убить.

— Убить, — согласился Альберт. — И сотрём эти очаги. Вы станете нормальным! Хотели бы такого?

Аурей молчал, а потому Альберт говорил дальше:

— Вы ведь и в самом деле изрядно напугали меня! Но я узнал, я всё понял! Вы ведь продолжали слышать голоса всё это время, да?

— Голос.

Аурей ответил так безразлично и спокойно, что Альберт немного опешил, но после, осознав, что тот с ним согласился, торжествующе спросил:

— То есть, вы и правда признаёте, что это были галлюцинации! Как часто вы слышите этот голос?

— Каждый день все эти семь лет. Он говорил мне, что было и что будет. Он сказал, что если я разрешу Донне рассказать об аборте, то не выдержу, что я сорвусь. А потом он сказал, что я должен сдаться. Когда пришли вы, он говорил мне, что вы хотите. Что было и что будет.

— Я понимаю, к чему вы ведёте, — Альберт погрозил Аурею пальцем. — Беспомощность. Знаете, может быть в этом и была моя ошибка, — он пожал плечами, закатив глаза. — Я думал, что смогу понять мрак, что внутри вас. Думал, что у него есть причина, и попытался эту причину прочувствовать, осознать. Но теперь я вижу, что вы просто–напросто больны. Этот мрак в вас — это симптом, вы понимаете? Я думаю, что вы должны попытаться прочувствовать меня. Во мне сейчас столько радости!

Аурей прищурился и улыбнулся уголком рта.

Альберт продолжал говорить на небывалом у него ранее душевном подъёме:

— Не знаю, как получалось у вас, но я обычно представляю, что от моей головы идут… такие… щупальца. Попробуйте это представить, прочувствуйте меня. Прикоснитесь к этой радости, Аурей. Поймите, насколько вы больны. Поймите, насколько вы неправы. Эта ваша беспомощность, причина всех ваших проблем, поймите, что это аномалия, ошибка, аберрация, поймите!

Альберт совсем уже не следил, что нёс его язык, и наговорил он такого, что говорить было строжайше запрещено: любая попытка давления могла спровоцировать агрессию, психоз.

Но Аурей улыбнулся чуть сильнее и ответил так же спокойно, таким же тоном, каким говорил всегда:

— Я попробую.