Русская колыбельная

— Мне тоже нужно было проветриться. Я думал обо всём… Мне жаль, что мы друг друга не поняли.

— Извини, что я не могу понять тебя так, как ты этого хочешь, — сказала Лин. — Но я и правда не могу. Как и ты меня.

— Но–но… — улыбнулся Альберт. — Вроде бы это моя профессия.

— Эй!

Альберт кивнул:

— Да, конечно. Ты права. Просто это очень важно для меня. Я в самом деле хочу помочь Адкинсу.

— Альберт, — вкрадчиво ответила Лин, — дорогой, давай начистоту. В самом ли деле хочешь? Не торопись отвечать.

Она посмотрела твёрдо и прямо, но длилось это всего секунду — собрав грязные тарелки и чашки Лин ушла на кухню.

Альберт остался в комнате один, но все его мысли были о пришедшем письме, да о испарителе фанейротима. И о самом фанейротиме, конечно. Мысли о том, что он задумал сделать, будоражили, немного пугали.

— Альберт?

— Да… Да, извини, — он улыбнулся, подумав о том, что «залип», как тогда, на вечеринке, Лин уже вернулась с кухни, её руки были слегка красны от горячей воды. — Я хочу помочь ему. Точно так же, как я хочу помочь себе. Может быть потому, что я боюсь, что стану таким же, кто знает? — слабо улыбнувшись, Альберт подмигнул Лин. — Ведь я тоже вижу всё… так. Мир беспомощен. Я беспомощен.

Со вздохом Лин села назад за стол.

— Не надо пытаться спасать Адкинса. И мир не спасти, сколько не пытайся. Они этого не заслуживают.

Склонив голову набок, Альберт вопросительно поднял бровь вверх.

— Адкинс сумасшедший, его не надо спасать, с ним уже всё ясно. А мир просто такой, какой есть. Беспомощен или нет — разве он стал хуже?

— Вроде бы не стал… — медленно проговорил Альберт. — Кажется, я понимаю о чём ты.

— Может быть оно так и должно быть? — упорно продолжала Лин, нервно растирая покрасневшие пальцы. — Ни убийств. Преступность почти нулевая. Мы живём так хорошо, как вообще можно представить. И цена этого — то, что Адкинс и ты считаете беспомощностью. Беспомощность это? Хорошо, а я спрошу: может это беспомощность успеха?

— Если все нормальные, то никого и нет!

— Не думай об этом!

— Пожалуй… может мы и правда неплохо живём… К хорошему быстро привыкаешь…

Лин неопределённо качнула головой — ни да, ни нет:

— Или я просто не понимаю. Но если всё живут хорошо, то может понимать и не надо?

— Может и не надо. Может мы и правда что–то потеряли именно потому, что нам это уже не нужно. А может быть потеряли так давно, что уже поздно искать.

Альберт резко поднялся с места и подошёл к жене. Он накрыл её ладони своими, поднёс их к своим губам и поцеловал её изящные пальцы.

— Всё будет хорошо. Я разберусь. По крайней мере постараюсь.

— И вот об этом тоже… — быстрое движение руками и теперь уже Лин держала ладони Альберта в своих. — Не старайся наизнос. Никакого сеанса под фанейротимом. Я это со злости сказала.

— Я похож на сумасшедшего? — эта ложь далась Альберту легко, и он, краешком сознания, даже успел было подумать, что начал к такому привыкать. — Если эмпатология Адкинса и без фанейротима — дело тяжёлое, то с фанейротимом я… не знаю. Может с ума сойду.

— Альберт, это серьёзно, — Лин смотрела снизу–вверх, будто с молитвой на устах. — Не надо.

— Не буду, — соврал Альберт. — Мне нужно поработать. Отпустишь?

Лин разжала руки, обняла мужа, вжавшись лицом в его живот.

А потом Альберт ушёл в свой кабинет.

Первым делом он переложил испаритель и ампулу из–под папки. Он и сам ещё не решил, стоит ли ему идти на такое. Эмпатология под фанейротимом — то, от чего предостерегают с первых курсов обучения.

После взгляд Альберта упал на уведомление о пришедшем письме. Не без труда он откинул мысли о завтрашней эмпатологии и сел на место. Снова открыл вкладку с письмом.

«Re: по поводу Адкинса. Удалите после прочтения».

Что же там?

Е-майл незнакомый, но это Кенью. Эта таинственность — либо глупость, либо безумие. Либо что–то ещё? Альберт не знал.

Он открыл письмо.

«Здравствуйте. Извините за меры, которые я принял. Прежде всего повторюсь: удалите письмо после того, как прочтёте. Не пишите мне на этот емайл, он одноразовый. Не звоните, я буду всё отрицать. Не пишите на рабочий емайл, я вам не отвечу, если вы свяжетесь с моим начальством, я буду всё отрицать и утверждать, что это письмо вы написали себе сами».

Пока что письмо выглядело глуповатым. На ум Альберту сразу пришли мысли о теориях заговора или о чём–то другом столь же глупом и нелепом. Теперь он понял, зачем Кенью попросил продиктовать ему емайл.

Альберт продолжил чтение.

«Я сам не знаю, зачем пишу вам это. Мне было бы проще забыть обо всём случившемся, но я не могу. Может быть, потому что я эмпатолог, уж вы–то понимаете, кто попало им стать не может. Именно поэтому я и решился вам написать. С момента, как Адкинс сделал то, что сделал, я каждый день корил себя за то, что семь лет назад не предпринял никаких мер».

Альберт попытался представить, как говорил бы это Кенью перед ним. Если верить тексту, то от него веяло бы едко–уксусными на вкус и запах волнами осознания вины.

Если верить тексту, конечно же.