Русская контрреволюция. Белые от Ростова до Парижа

Русский общевоинский союз возглавляли люди, не скрывавшие своих монархических взглядов. Отношения с теми же рейхенгальцами не очень-то складывались. Это с одной стороны. Марков, Тальберг и все остальные, признавая заслуги Белого движения, Врангеля и прочих, не забывали о том, что были недостойные, с их точки зрения, Корнилов, Алексеев, Деникин (список можно продолжить). С другой стороны, взаимодействие с Корпусом императорской армии и флота тоже оставляло желать лучшего. Хотя, казалось бы, все они – бывшие чины Русской императорской армии. Так что же они делили в эмиграции?

Здесь нужно вернуться к идеологии. Несмотря на то что единство не являлось характерной чертой монархистов, они были представлены повсеместно. Идеологическое противостояние, зародившееся еще во времена «Ледяного» похода, продолжилось и даже многократно усилилось по мере того, как эмиграция начала свою деятельность за пределами России. Это поразительный случай, когда люди, которые были объединены монархическими убеждениями, могли состоять в организациях, занимавших диаметрально противоположные позиции. Можно назвать это свойством того времени. И к тому же быть монархистом не означало быть носителем некоей единой модели монархии. Были, как мы знаем, кирилловцы-легитимисты. Были люди, долгое время убежденные, что государь и члены его семьи все-таки живы, надо хранить им верность и ждать мистического появления самодержца. Так что многообразие мнений существовало даже в рамках монархизма.

Российский общевоинский союз позиционировался, выражаясь словами капитана Ларионова (который во многом отождествлял союз с собой), как организация активная и связанная с борьбой. Между тем о самой борьбе РОВСа известно очень мало, потому что тогда действовал еще и Союз национальных террористов Кутепова, многократно воспетый во времена Советского Союза в художественных произведениях и кинофильмах.

Если присмотреться, сложилась достаточно печальная ситуация – известны процессы на территории СССР, когда судили эстонских и латышских шпионов и автоматически записывали их в РОВС. Возможно, срабатывал стереотип, что всякий служивший когда-либо в Русской императорской армии, Белой армии или Прибалтийском ландесвере, относился к Русскому общевоинскому союзу.

Безусловно, у РОВСа были свои секреты, в том числе списки чинов. И хотя советские спецслужбы достаточно хорошо знали верхушку организации, думается, они не обладали полной информацией. Данное представление сформировалось потому, что в Советском Союзе слова «белогвардейщина» и «белогвардейцы» имели резко отрицательное значение. Более того, сыграла свою роль отчетность о проделанной работе и борьбе с РОВСом. Любой чин Русской императорской армии или флота, попавший в поле зрения или арестованный, считался одним списанным врагом.

При всем этом первый начальник РОВСа генерал Врангель был противником подобных авантюр. Ему приписывается фраза о том, что один удачный выстрел не повернет ход истории. Вспомним о полемике Врангеля и Кутепова в разгар операции «Трест» и, в общем-то, очень взвешенной позиции Шатилова и Миллера, который в свое время тоже возглавил РОВС. Здесь возникает целый ряд вопросов. Как одно сочетается с другим? Если создается организация, нацеленная на борьбу, то почему ее начальник – категорический противник этого? И как Врангель объяснял ситуацию чинам Русского общевоинского союза? Не было ли это капитуляцией (конечно, не явной, но хотя бы тактической)?

В рамках самой организации существовали экстремальные течения, представляемые то одними, то другими ее участниками. Самые яркие примеры – это, безусловно, А. П. Кутепов и П. Н. Врангель. Вряд ли Врангель отказался бы возглавить хорошо подготовленную военную операцию, где исполнял бы исключительно функции военачальника, командующего. Вместе с тем борьба террористическими методами – это своего рода политическое противостояние, где нет четкой линии фронта и нет четко обозначенных диспозиций. В этом преуспел Кутепов. Но такая борьба (как я ее называю, обмен выстрелами) не принесла желаемых результатов. Произойди еще десяток-другой взрывов, погибни еще два-три десятка коммунистических вождей, вряд ли бы это повлияло на фундамент советской власти.