Русская литература первой трети XX века

Но разделение поэзии на направления, течения, группы, школы и пр. имело для самого Брюсова (и уже не только как для критика, но и как для поэта) особый, сокровенный смысл. Обратим внимание, что нигде, кажется, он уже не пишет о символизме как об определенной группе. Конечно, достижения крупнейших поэтов, с символизмом связанных, остаются для него мерилом ценности любого поэтического сборника, но с символизмом как с литературным направлением Брюсов уже не считается. Для него стало ясным, что время символизма проходит, и потому то место лидера, которое было завоевано его долгими трудами, утрачивает непререкаемую исключительность. Он еще пытается утешать себя, что в кругах молодых поэтов место мэтра остается за ним. Так, полувшутку, но в то же время и полувсерьез он пишет в начале 1914 года Вяч. Иванову из Майоренгофа: «О Москве не то что стараюсь, а решаюсь не думать. Что до Москвы поэтов, — и футуристов, — то надеюсь на тебя очень. За моим отсутствием ты, вероятно, принял по праву принадлежащую тебе державу в этом царстве, как то было в Петербурге. Вернувшись (если вернусь), я первым покорно признаю твою волю, ибо надо, чтобы и москвичи испытали ее благостное ярмо. Кое-кто все же остался, кому не жалко и должно расточить от богатства твоего, все равно не оскудевающего и не могущего оскудеть»[473]. Но за всем этим, исходя из представления о необходимости в поэзии сильной автократической власти, Брюсов начинает все пристальнее и пристальнее вглядываться в тех поэтов, которые приходят на смену символизму, стараясь увидеть в них то, что делает их по-настоящему популярными в среде любителей и ценителей поэзии. Естественно, что речь идет не о тех поэтах, что держатся давно завоеванной репутацией (как Бальмонт, например). Брюсова все больше и больше привлекает феномен, скажем, Игоря Северянина, которому в считанные месяцы удалось привлечь к себе внимание самой широкой публики, от изысканных критиков до рядовых читателей.

Брюсов следил за его творчеством с давнего времени, когда он был еще никому не известным автором многочисленных тощих брошюрок, выходивших мизерными тиражами и остававшихся абсолютно неизвестными. И уже в то время поэтика Северянина привлекала брюсовское внимание, он стремился к ее освоению[474]. Но, стилизуя, Брюсов не мог все же воспроизвести тот нерв поэзии Северянина, который, собственно говоря, и делал его настоящим поэтом. Брюсову не дано было вложить в свой стих той «сильной мускулатуры кузнечика», которая, по слову О. Мандельштама[475], отличала Северянина. Но можно полагать, что еще более, чем поэтика, Брюсова интересовал механизм северянинского успеха, и именно его исследование, без сомнения, находится в подтексте большой статьи 1915 года «Игорь Северянин».

Вообще интерес Брюсова в эти годы обращается прежде всего к поэтам умеренно футуристической ориентации — Северянину, Шершеневичу, Эренбургу, поэтам «Центрифуги». Очевидно, акмеисты представлялись ему слишком традиционными, слишком связанными с символизмом как генезисом, так и всеми своими устремлениями. В футуризме же (но пока что не в его крайних изводах) Брюсов находил и явно выраженное новаторство, и, в то же время, определенно воспроизводимые традиционные формы стиха. И потому период, обозначаемый датами «1909—1917» завершается важными для Брюсова не только как для критика, но и как для поэта итоговыми статьями о творчестве тех, кого он особенно ценил среди своих соратников по символизму, — З. Гиппиус, А. Блока, Вяч. Иванова, И. Коневского. Сюда же примыкают и воспоминания о Викторе Гофмане, типичном поэте из околосимволистской молодежи. Итоги подведены, и к старому возврата быть уже не может.

Да и в поэзии Брюсов также подводит в эти годы итоги своего предшествующего периода, явно сбавляя творческую активность и начиная перебирать в незавершенных «Снах человечества» все культуры, прошедшие в мировой цивилизации. Во многом случайная, его отстраненность от литературно-критической борьбы приобретает характер симптоматичный, — прежние принципы исчерпаны, а новых пока что нет, их нужно искать «неволей, если не охотой».

4