Русская литература первой трети XX века

Изумление публики окончилось только тогда, когда оппонент уже сошел с трибуны, вынужденный прекратить свою речь»[868].

Весьма подробно описан эпизод с Нельдихеном в качестве главного лица в дневнике А. Оношкович-Яцыны: «...мы все остались на лекцию Пяста «Новые побеги» <...> Когда он кончил, был объявлен диспут, причем никто не хотел председательствовать.

Выступил некий Чекин из публики. И очень остроумно и зло ругал все те «молодые побеги» в лице Оцупа, Ауслендера-Нельдихена, Одоевцевой и др., которым Пяст только что пел дифирамбы.

Особенно он взъелся на Ауслендера <...>

— Современная поэзия напоминает «Жалобную книгу» Чехова. Чего в ней только нет, а кончается она так: «Хоть ты и Иванов 7-й, а дурак». А здесь хочется сказать: «Хоть ты Ауслендер 2-й, но... не поэт».

Остановка была более чем многозначительна, а смысл более чем прозрачен. Но Ауслендер сидел счастливый, что о нем столько говорят, и сразу не понял, в чем дело.

Свистнул Георгий Иванов, кто-то крикнул: «Долой!». Тогда он вскочил и, длинный, стройный, метнулся через зал на эстраду.

Я вас лишаю слова, — завопил он оттуда, ударяя кулаком по столу, — и соглашаюсь быть председателем.

Поднялся невообразимый шум. Мандельштам разгоряченно кричал:

— Как член Дома Искусств я не позволю оскорблять поэта в его стенах.

Г. Иванов барабанил по сиденью стула. Из публики кричали, что не хотят Нельдихена председателем. <...> Мандельштам (он же Златозуб) занял председательское место, сохранив полное душевное равновесие. И на горизонте появился Г. Иванов...» и т.д.[869]

Кажется несомненным, что данный эпизод, о котором Ходасевич, живший в Доме Искусств, безусловно знал[870], отчетливо проецируется на приведенный выше рассказ. Но при этом следует учесть и еще одно немаловажное обстоятельство.

В газетном очерке «Гумилев и «Цех поэтов»», опубликованном в 1926 г. и включавшем описание интересующего нас эпизода, Ходасевич несколько подробнее, чем в окончательном варианте, рассказал о своем разговоре с Гумилевым по поводу стихов Нельдихена: «Пробовал я уверять его, что для человека, созданного по образу и подобию Божию, глупость есть не естественное, а противоестественное состояние, — Гумилев стоял на своем. Указывал я и на учительный смысл всей русской литературы, на глубокую мудрость русских поэтов, на серьезность как на традицию русской словесности — Гумилев был непреклонен»[871]. Объект полемики здесь — предшествующая реплика Гумилева: «Не мое дело разбирать, кто из поэтов что думает. Я только сужу, как они излагают свои мысли или свои глупости». В столь важном диалоге о принципах отношения к поэзии, восходящем к продолжительному спору Ходасевича с формальным методом[872], подоплекой, конечно, является не столько полемика о стихах ничтожного для него С. Нельдихена, сколько о поэзии неназванного О. Мандельштама[873].

Ходасевич довольно подробно излагает содержание выслушанного им отрывка, и цитирует более десяти строк верлибра Нельдихена, причем весьма близко к тексту. В связи с мандельштамовскими обертонами воспоминаний достаточно вероятным выглядит имплицитное сопоставление текста Нельдихена с первым мандельштамовским верлибром «Нашедший подкову», опубликованным незадолго до того, в 1923 г., почти одновременно и в «Красной нови», и в «Накануне». При сугубо отрицательном отношении Ходасевича, как почти всей эмиграции, не только к советскому журналу, но и к большевизанствующему и, по общему мнению, финансируемому большевиками «Накануне», публикация эта должна была восприниматься как «глупость», органически присущая Мандельштаму.

Подобные случаи «разминовения» Ходасевича с поэтами, для современного читателя стоящими в одном ряду с ним (Мандельштам, Пастернак, Кузмин, Г.Иванов и др.), представляет собою чрезвычайно интересную проблему[874]. Однако не менее интересно, что, при всем неприязненном отношении к поэзии Мандельштама, Ходасевичу, очевидно, удалось уловить и определенное созвучие (прежде всего на ритмико-интонационном уровне) поэзии Мандельштама и Нельдихена, которое проявилось не только в «Нашедшем подкову» и «синтетической форме» Нельдихена, но и в ряде стихотворений рубежа двадцатых и тридцатых годов. Речь должна идти прежде всего о «Полночь в Москве...», «Еще далеко мне до патриарха...», «Сегодня можно снять декалькомани...» Мандельштама и довольно большой группе стихотворений Нельдихена. в одном из которых сформулировано: «Поговорить вслух с самим собою. — / Вот для чего нужны рассуждающие освобожденные словесные формы»[875]. В стихах Мандельштама, написанных в 1931 г.. явственно ощущаются лексические и ритмико-интонационные параллели с чуть ранее обнародованными произведениями Нельдихена, причем речь идет не только о совпадениях в белом пятистопном ямбе, автоматизировавшемся к тому времени до речи Васисуалия Лоханкина, но и о резких переходах от неклассического стиха к пятистопнику и обратно. Ср. ритмическую структуру «Полночь в Москве...» с отрывком из стихов Нельдихена: