Русская литература первой трети XX века

6. Натурщиком. Ходил за Ван<ей> делом

7. В женском платье

8. Шантаж

9. Слава натурщика

5. 1. У матери

2. бедствия

3. demarches

4. risee в летн<ем> саду. Ваня в летн<ем> саду

5. жажда славы

<6> встреча с 1-ым любовн<иком>[991]

7. Шуллерство <так!>

8. Конец»[992].

Материал и сам по себе представляется достаточно любопытным, но еще более существенно, что его оказывается возможным дополнить различными материалами, которые могут (конечно, лишь с известной степенью вероятности) прояснить отдельные пункты плана. Источниками для такой более подробной реконструкции для нас являются дневник Кузмина, а также страницы романа Брешко-Брешковского, связанные с жизнью именуемого там Клавдием (впрочем, не лишне отметить, что на самом деле его зовут Савелий, а Клавдий — принятое им самим «для красоты» имя: это заставляет думать, что и Валентин вовсе не было подлинным именем реального человека) натурщика Валентина. Здесь мы исходим из презумпции того, что в своих произведениях Н.Н. Брешко-Брешковский вполне натуралистически воспроизводил как черты характера прототипа своего героя, так и события из его жизни. Такой подход в первую очередь делается возможным, конечно, исходя из дневниковой записи Кузмина, когда он по маленькому фрагменту безошибочно узнает реального человека (мы оставляем в стороне поиски прототипов других персонажей романа, хотя и они, по всей вероятности, возможны). Но и сам метод работы автора, стремящегося сохранить как можно больше деталей действительности в повествовании, делает подобную проекцию более чем вероятной.

Вступление, намеченное в самом первом, не подробном, плане, очевидно, должно было изображать визит героя к автору произведения.

Возможно, поводом должна была служить газетная заметка, пересказывающая содержание какого-либо из его произведений. Делая такое предположение на основании слова «газета», мы исходим из дневниковой записи от 6 апреля 1907 г. о происшествии, произведшем на Кузмина впечатление: «Погода была отвратительна и вдруг мне вздумалось проехать aux pays chauds на 9<-ю> л<инию>[993], но, доехав до Венгеровых и узнав, что они дома, зашел к ним. У них сидела Поликсена[994], пили чай, сплетничали. От них, тем не менее, проехал на 9<-ю> л<инию>, пускал меня Степан, который меня узнал, что я ходил по-русски[995], что мыл меня Григорий и т. д. Он очень веселый, все поет и скачет, молодой, стройный, хотя и небольшой и на все согласен, на все решительно. Лицо несколько широкое и небольшой шрам на правой щеке. Оказывается, они читали в «Нов<ом> врем<ени>» в буренинской статье отрывки из Розан<ова>, где про бани, и заинтересовавшись, спрятали даже номер газеты, так что когда я себя назвал, он стал вспоминать, где же он читал про меня и вспомнил[996]. Вот литературная известность в банях, чем не шекспировская сцена. Он очень веселый, ласковый и не попрошайка. Хотя денег у меня почти нет, но я не жалею, т. к. Павлик мне надоел уже до смерти». Из записей о Валентине в дневнике Кузмина мы знаем, что он читал не газетную статью, а саму повесть «Крылья», но сходство ситуаций, как кажется, делает наше предположение по крайней мере вероятным.

В детстве героя мы видим следующую канву происшествий: «Рождение—в деревне—в садах—на содержании—лишение невинности». О подлинном Валентине мы не имеем никаких сведений, да и в романе Брешко-Брешковского подробности не очень соответствуют плану Кузмина. Там Клавдий является сыном опереточной статистки, воспитывается за кулисами театра, тогда как здесь — проводит раннее детство в деревне (что, впрочем, может быть противоречием только кажущимся: известно, что незаконные дети часто отдавались на воспитание в какую-либо недальнюю деревню, и в реальной жизни Валентина могло быть и то и другое). Правда, упорно повторяющиеся слова «в садах», вероятно, могут указывать на какой-либо летний театр типа московского «Эрмитажа» или петербургского «Аквариума». «На содержании», естественно, оказывается мать Сержа, а совращение его самого вполне могло проходить по схеме, обрисованной романистом: «Мальчик я был хорошенький, тоненький, с длинными волосами и нежным личиком. Скорей походил на девочку... Мать гордилась мной. Одевала меня тирольцем, заказывала бархатные костюмчики... Детство мое прошло за кулисами... Я не знал настоящего детства... Зато я видел кругом грязь, пропахшую пудрой, косметиками и потом, грязь опереточных кулис... Меня щипали и целовали артистки, артисты, какие-то старички, околачивавшиеся за кулисами... Мне твердили, что я — красавчик. Теперь, когда вырос, я — не тот... Но тогда у меня была головка настоящего херувима. Меня развращали, гадко развращали. Все: и премьер, и эти старички... Этого премьера я никогда не забуду. Он кривлялся, как последняя кокотка, у него был пискливый женский голос. Его звали Иосиф Петрович. Делая глазки, он просил мужчин:

— Умоляю вас, зовите меня Жозефиной Петровной. Ну, какой же я Иосиф Петрович?