Русская литература первой трети XX века

Вообще говоря, Кузмин как автор «военных стихов» ничем особенным не прославился. Вот «военные рассказы» — дело другое, тут он был регулярным поставщиком продукции для «Лукоморья», «Нивы», «Биржевых ведомостей» и пр. Военные стихи ему явно не удавались, а скорее — давали слишком мало прибыли. Не будем утверждать безоговорочно, но похоже, что он мог бы повторить цветаевские слова: «...за 16 строк — 16 франков, а больше не берут и не дают. Просто — не стоит: марки на переписку дороже!»[1014] Вместе с тем, планируя (вероятно, в 1917 году) книгу «Гонцы», он включает в ее состав цикл «Дробь за холмом» (вариант заглавия — «Дальняя тревога»): куда включает преимущественно военные стихи. Туда должны были войти стихотворения «Старые лица серьезны...», «Герои», «Оставшимся», «Великое приходит просто...», «Царьград» и «Быть может, все гораздо проще...». Первые три были опубликованы в «Аполлоне», четвертое — в «Лукоморье», пятое — не опубликовано вообще[1015], и шестое — в «Биржевке». Характерно, что пять из этих шести стихотворений в плане книги зачеркнуты, и не менее характерно, что довольно много «военных» стихов так и осталось неперепечатанными. Таким образом, Кузмин уже в этом плане вычеркивает открыто политические стихи, явно еще не под влиянием цензуры. Кстати сказать, для характеристики цензуры первых послеоктябрьских лет отметим, что в книге «Эхо» 1921 года сохранилась масса стихотворений, отмеченных не только тем, что они печатались в «Лукоморье», имевшем заведомо дурную славу и по предреволюционным временам, но и явно православно-патриотической ориентацией, шедшей вразрез с устремлениями большевиков ленинского толка.

Но по поводу февральской революции Кузмин напечатал несколько стихотворений, которые, на наш взгляд, замечательно демонстрируют две возможности построения откровенно политического текста. Первая реализовалась в стихотворении «Майский день», опубликованном в газете «Русская воля» 18 апреля/1 мая 1917 года:

Глаза в глаза, рука с рукой
Впервые этот май отметим.
Вперед, товарищ трудовой!
Подумай сам, ведь день какой
Мы отмечаем маем этим!
Бывало, красный май зовет:
Дыши травой и ветром чистым!
Работай, гнись весь год,— но вот
Гуляет праздничный завод
Назло своим капиталистам.
Глаза смелее поднимай,
Пускай трудом лицо изрыто.
Бывало, только теплый май,—
Теперь, товарищ, примечай:
Ведь многое еще добыто!
Через окопы и моря
Протянуты свободно руки:
«Какая яркая заря
Играя встала и горя!» —
Про этот день расскажут внуки.
Войны еще стоит мишень,
Но не устану повторять я:
Кровавую разве я тень,
Протрубит красный майский день,
Что все народы мира — братья![1016]

Пояснение к этому стихотворению отыскивается в одной из рабочих тетрадей (дошедшей до нас не полностью) Кузмина, где находим вполне аналогичные образцы:

Солетайтесь, вольные пташки,
Надевайте красны рубашки!
Долго нас помучило
Огородно чучело.

Говорила кума куму:

«Что так много возят в думу:
И машинки, и пакеты,
Масло, сабли, эполеты,
Архиреев, баронесс
И других каких чудес?»
Кум в ответ: «Вали валом,
После, кума, разберем».

Что за притча, молодцы?

Наверху сидят скворцы.
Хоть они совсем не кошки,
Но стреляют скрозь окошки.
Ну-ка, братцы, понапрем
Да скворцов тех заберем[1017].

Непосредственно предшествует этим наброскам запись, которую легко опознать:

Отмена смерт<ной> казни

<Нрзб>

Солдат и рабочий

(Чучело)

(Все вместе)

Пулем<еты> с крыш.

Совершенно очевидно, что перед нами — заказ редакции (то ли той же «Русской воли», то ли иного издания — не ясно) на стихи для очередных номеров.