Русская литература пушкинской эпохи на путях религиозного поиска

Оживленные политическими событиями, патриотические чувства нашего общества стали облекаться в литературные формы. Первым заговорил об этом Карамзин в своем журнале. На страницах «Вестника Европы» в 1802 году появляется статья «О любви к отечеству и народной гордости», где глава русской словесности того периода говорит: «Мы излишне смиренны в мыслях о народном своем достоинстве… почувствуем же все благодеяния судьбы в рассуждении народа российского, станем смело наряду с другими, скажем ясно имя свое и повторим его с благородной гордостию»[16]. Другим знаковым выступлением той эпохи были «Мысли вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича Богатырева», написанные литератором и государственным деятелем Федором Ростопчиным, который более всего известен тем, что был военным губернатором Москвы в 1812 году. Это небольшое произведение, опубликованное в 1807 году, представляет собой стилизованные размышления неискушенного и прямодушного провинциального дворянина о современном состоянии столичного общества, который, вернувшись с европейских полей сражений в Москву, «отпев молебен за здравие государя и отстояв набожно обедню в Успенском соборе, по выходе в прекрасный день сел на Красном крыльце для отдохновения и, преисполнен быв великими происшествиями, славою России и своими замечаниями, положа локти на колена, поддерживая седую голову, стал думать вслух так: “Господи помилуй! Да будет ли этому конец? Долго ли нам быть обезьянами? Не пора ли опомниться, приняться за ум, сотворить молитву и, плюнув, сказать французу: “Сгинь ты, дьявольское наваждение! Ступай в ад или восвояси, все равно, только не будь на Руси… Спаси Господи! Чему детей нынче учат! Выговаривать чисто по-французски, вывертывать ноги и всклокачивать голову. Тот умен и хорош, которого француз за своего брата примет. Как же им любить свою землю, когда они и русский язык плохо знают? Как им стоять за веру, за царя и отечество, когда они закону Божьему не учены и русских считают за медведей? <…> Всему у них свое названье: Бог помочь – Bon jour, отец – Monsieur, старуха мать – Maman, Москва – Ridicule, Россия – Fi bonc”»[17].

Образ Силы Андреевича не был фельетонной выдумкой Ростопчина. Позиция этого героя, безусловно, была близка многим русским людям. Внутренняя потребность «сказать свое имя с благородной гордостию» зрела в тогдашних сердцах. Русское культурное общество начинало ощущать свои собственные силы, возникала потребность поиска своих путей. И это не могло не отразиться на словесности наступающего столетия.

Наиболее последовательно выражал в это время патриотическую позицию А. С. Шишков (1754–1841). Этот своеобразный человек занимает особое место в русской культуре Александровской эпохи. Родившийся в середине XVIII столетия, он был почти стариком для нового поколения литераторов того времени. Молодые писатели нередко воспринимали его мнения как старческое ворчание, смеялись над ним и писали о нем эпиграммы, однако же его миросозерцание было осмысленной и глубоко убедительной позицией человека, любящего многовековую русскую культуру. По своему образованию он был военный моряк, дослужился до чина адмирала и в начале XIX столетия трудился в ученом комитете при Адмиралтействе. Главные интересы Шишкова с годами все больше тяготели к древнерусской литературе. Он был одним из первых любителей и собирателей старинных рукописей. Изучение допетровской литературы, богослужебных и житийных книг сделалось его страстью. Он видел в них подлинную поэзию, красоту словесного выражения. Шишков был убежден, что русский писатель должен быть начитан в церковных книгах, древнерусская письменность должна вдохновлять его, быть училищем словесного мастерства. Этим пафосом проникнута важнейшая книга Шишкова, в которой с наибольшей силой выразился сознательный патриотизм в начале Александровской эпохи. И хотя большинством читающей публики «Рассуждение о старом и новом слоге» (а именно так называлась вышедшая в 1803 году книга адмирала-филолога) было встречено в штыки, однако его важнейшие идеи совпадали с той подспудной работой, которая совершалась в глубине общественного сознания, подготавливая рост самобытных сил русской культуры XIX столетия.