Русская литература пушкинской эпохи на путях религиозного поиска

Обобщая рассуждения о духовном значении исторических событий Александровской эпохи, приведем слова А. И. Яцимирского из его очерка о мистической литературе того времени. «Успехи Бонапарта, – писал исследователь, – уничижение и бедствия соседних народов, тревожные слухи о готовящемся походе грандиозной армии “нового антихриста” на Россию, неудачи русских на первых порах – и неожиданные результаты этого “победного шествия”… Оставление Москвы, полный разгром “двунадесяти языков”, торжество русского народа, слава Александра, как освободителя Европы, – все это внушило мысль о провиденциальной и всемирно-исторической роли России, о торжестве какой-то высшей силы над замыслами дерзких “сынов персти”. Смирение перед Промыслом и вера в чудесное вмешательство Его звучат в словах надписи на медали, выбитой по окончании войны: “Не нам, не нам, но имени Твоему”. Крушение колосса, гордого апокалиптического “всадника на белом коне”, который поставил свое имя рядом с именем Бога (медаль Наполеона с надписью: “Тебе небо, мне – земля”), еще больше оттеняет мысль о бренности земной славы, о тщетности человеческих сил пред мощью Неведомого. Такова почва, на которой суждено было на время воскреснуть… мистицизму»[28].

Действительно, Александровская эпоха становится временем пробуждения мистических исканий. И если век Екатерины был скорее веком вольтерьянства, то эпоха ее внука совсем иная. Почти все культурные деятели этого периода хоть и начинали нередко с привитого в отрочестве через чтение французской литературы вольнодумства, однако чаще всего позже приходили к глубокому и прочному религиозному мировоззрению. Видим мы это даже и на примере таких радикальных политических деятелей, как Рылеев, рассказ о духовном перевороте которого у нас еще впереди.

Мистические увлечения того времени подчас вступали в конфликт с традиционной религиозностью. Не без поощрения со стороны императора в России начинают активно действовать разного рода европейские мистики. Формируются странные религиозные образования вроде кружка Татариновой – светской дамы, в петербургском доме которой проходили чуть ли не хлыстовские радения с ожиданием особого излияния Духа. Переводятся и публикуются ультрапротестантские мистические книги. Основная идея тогдашнего мистицизма состояла в так называемой внутренней церкви. Человек, по мнению мистиков, может соединиться с Богом, минуя всякие внешние обряды и формы, и подлинные верующие могут быть в любой религии: и в магометанстве, и в язычестве, и в христианстве. Все те, кто обладает чистым сердцем и настоящим живым знанием Бога, составляют эту внутреннюю церковь, хотя по внешности они могут принадлежать к совершенно различным вероисповеданиям. В сердцах этих людей созидается нерукотворенный храм, куда и вселяется Христос, и душа, таким образом, возрождается и получает возможность общения с Богом-Отцом. Так понимаемое мистиками христианство существовало, по их мнению, от сотворения мира. И с точки зрения некоторых из них, внешняя церковь, начало которой они возводили к временам Константина Великого, может быть даже помехой, препятствием на пути к Богу. Конечно, мало кто из тогдашних людей полностью разделял такую точку зрения. Чтение немецких мистиков не мешало более ревностному, чем прежде, участию в церковной жизни. Но все же религиозность того времени приобретает несколько искусственный экстатический оттенок.

Характерной фигурой в этом смысле был Александр Федорович Лабзин (1766–1825), воспитанник московских масонов-розенкрейцеров, тех самых, у которых проходил свои университеты Карамзин и в ряды которых вступил Новиков. Он был одним из вдохновителей возрожденного в Александровскую эпоху масонства, а также переводчиком мистических книг под забавным псевдонимом «Угроз Световостоков» и издателем журнала «Сионский вестник». Журнал этот выходил дважды (сначала в 1805–1806 годах, потом в 1817-1818-м). Оба раза он был закрыт за слишком смелые с церковной точки зрения высказывания, но при этом его читали в обществе, в духовных учебных заведениях и даже монастырях.