Русская литература пушкинской эпохи на путях религиозного поиска

Журнал «Сионский вестник» был весьма интересным и показательным изданием. Это первый в России исключительно религиозный журнал, издаваемый светским лицом, и общий дух его был связан с настроениями Александровской эпохи. Лабзин, очевидно, не хотел обращать внимание на межконфессиональные различия и охотно сообщал новости как католического, так и протестантского мира, подчеркивая особую значимость личного религиозного чувства, а не той или иной конфессии. В одном из номеров он повествует о французской актрисе, которая оставила свое ремесло, стала горячо верующей и постриглась в монахини. В другом мы встречаем рассказ о проповеди протестантских миссионеров в Африке, где двум миссионерам удалось привести к вере и крещению негра, приговоренного к смертной казни за убийство ребенка. Он был казнен, но перед казнью совершенно изменился и шел к смерти со словами: «Спаситель мой! Помилуй меня, грешного!» Кроме того, в журнале уделено большое внимание так называемому «практическому благочестию», то есть делам милосердия, которые имеют, по мысли Лабзина, важнейшее значение в духовной жизни человека. Он приводит множество случаев проявления милосердия и призывает к нему самих читателей. Воспитанный московскими масонами-розенкрейцерами, которые были большими врагами просветительской философии, Лабзин нередко выступает как борец против вольнодумного миросозерцания. «Вольтер и подобные ему просветители, – читаем мы в первом номере журнала за 1805 год, – наводнили Европу множеством безбожных и развратных книг, дабы разбить главу христианства… По мере распространения так называемого просвещения должно расширяться и противодействующее оному озарение высшим светом»[29]. Лабзин настроен на решительную борьбу с безрелигиозным сознанием, но при этом с большим уважением относится к остальным религиям, считая, что всякое верование имеет отблеск истины. Журнал Лабзина проникнут идеями веротерпимости, лояльного отношения к людям других взглядов, при этом сам издатель и журналист был человеком достаточно жестким, если не сказать деспотичным. С. Т. Аксаков в своих воспоминаниях о встречах с мистиками Александровской эпохи рисует жутковатый портрет Лабзина. Он предстает перед нами авторитарным руководителем своеобразной секты, который, например, заставляет играть в домашнем спектакле одного из своих адептов, несмотря на то что у последнего за несколько часов до этого умер отец. «В обращении его с “братьями”, – писал Аксаков, – слышен был тон господина, а “братья” относились к нему почтительно, как к существу высшей природы»[30].

После закрытия журнала Лабзин чувствовал себя непризнанным пророком, и в последние годы, высланный в провинцию, он с горечью и гордостью писал: «По избранию, по попущению ли Господню, но около 40 лет я был работником в Его винограднике. А работники винограда Господня стоят под иными законами, часто не согласными с мнениями человеческими. Апостолы не могли исполнить своего дела, если бы слушались суждений и мнений человеческих… Не должно удивляться тому, что злоба человеков изгоняет служителей Божиих, кои сеяли благое семя»[31].

Начало XIX века было не только временем пробуждения патриотического сознания и напряженных мистических исканий в русском обществе. Это была эпоха поэтическая, когда писать стихи считалось чуть ли не обязанностью каждого образованного человека, и стихотворцы охотно создавали различные литературные сообщества. А. Ф. Мерзляков писал, что в первые годы XIX века «блистательно обнаружилась охота и склонность к поэзии во всяком звании… Тогда быть членом литературного общества сделалось для нас необходимою душевною потребностию»[32]. Характерно, например, что юный дворянин Степан Жихарев, отправляясь в 1805 году из провинции в Петербург для поступления на службу, пишет трагедию «Атрабант», чтобы завоевать себе вес в обществе. Большое внимание уделялось поэзии в учебных заведениях. Почти все ученики Московского благородного пансиона и Царскосельского лицея упражнялись в стихосложении и участвовали в создании рукописных журналов. Словесность не забыта была и в духовных училищах, где первый учебный год был посвящен изучению классических образцов поэзии. Поэтому вполне в духе времени, что молодой преподаватель семинарии Дроздов (будущий митрополит Московский Филарет) приветствовал в 1807 году митрополита Платона большой одой о старости, сложенной по всем правилам одописания предшествующего столетия.