Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

«Одинокие, о которых идет речь, эти духовные анархисты современной культуры, глубоко иррелигиозны, потому что не только безбожно оскорбляют каждую из наших маленьких quasi-религий, но в то же время и великую связь (то есть собственно религию. – И.М.) вместе с современниками утратили. Правда, они несомненно хотят восстановить ее, но единичными и бессвязными усилиями и, во всяком случае, помимо современников и без их ведома. По отношению же к маленьким quasi-религиям столь кощунственны они, что ни одна из таковых не простит им их открытого или замаскированного отщепенства: ибо каждую покушаются они использовать и ни одной не хотят верно служить»[245].

Итак, с одной стороны, «одинокие», с другой же – их современники по «обезбоженному миру» – сравнительно с этими «не одинокими современниками» первые («одинокие»), по Иванову, все же ближе к Богу и к религии. (Напомним, что всюду Ивановым подразумеваются в первую очередь художники, а не люди вообще.) Эти две совокупности творческих деятелей, по мнению другого автора, ведут борьбу: «Но, утверждая до конца свою личность и обожествляя ее, человек вовсе не разрешает искони заложенного в мире противоречия. Отсечение тезиса или антитезиса не есть синтез. И мы видим, как человек-богоборец купил свою Свободу дорогою ценою самого мрачного одиночества. ...

Безличные и одинокие. Таковы два борющихся лагеря, которые должны наконец найти общую почву для примирения, для разрешающего антиномию синтеза. Этой страшной загадке посвящена недавно появившаяся брошюра Вячеслава Иванова и Георгия Чулкова»[246]. (Имеется в виду брошюра Г. Чулкова «О мистическом анархизме», со вступительною статьей Вяч. Иванова «О неприятии мира», вышедшая в Петербурге в 1906 году.)

О несерьезности претензий Г. Чулкова на «мистический анархизм» и примирение «антиномий» еще накануне выхода упомянутой брошюры писал, впрочем, такой авторитетный символист, как Д.С. Мережковский:

«Единственный... кто добросовестно соединяет несоединимое, правда, не столько людей и понятия, сколько слова, – г. Чулков... Было, например, юное слово: анархизм и другое еще более юное: мистицизм, г. Чулков соединил их – и получился «мистический анархизм». ... Здесь, в одной кастрюльке, с наивной старательностью, варит он мистицизм с декадентством, софианство Вл. Соловьева с оргиазмом Вяч. Иванова и посыпает их сахаром социализма, думая, что это анархическая соль»[247].

Изучение работ самого Г. Чулкова, в нашем материале достаточно многочисленных, не позволяет сделать вывода о наличии у него сколько-нибудь целостной личной теории. В основном он повторяет расхожие символистские тезисы – преимущественно в духе Вяч. Иванова, переживая период увлечения то одной, то другой ивановской идеей и слегка варьируя их на свой манер. Осколки многих мыслей Вяч. Иванова легко угадываются, например, в следующей его статье, написанной уже через два года после провозглашения «мистического анархизма»: «Антиномии нашего разума являются лишь отражением тех мистических противоречий, которые составляют особенность новых религиозных переживаний. ... Человек не только стал мифотворцем, но и стал исследователем всех стран своего духа. ...

Несмотря на таинственность религиозного действия, говорить о нем возможно и должно. Возможно потому, что наш разум, нередко бессильный в мире целей, достаточно силен, когда речь идет о путях достижения. И с другой стороны, ... потому, что современности угрожает торжество механического начала, серого и мертвого, бороться с которым необходимо, указывая на путь таинства». Далее развиваются заявленные тезисы о человеке как «мифотворце», о мистериальном характере социальных революций, мифотворчество которых «по природе своей религиозно». Наконец, снова всплывают идеи, лейтмотивные для серебряного века и хорошо уже известные нам по изложенным в предыдущих разделах высказываниям других авторов-символистов, опередивших с этим Г. Чулкова:

«Мы – на рубеже искусства и жизни. Бодлэр был прав, утверждая, что мир есть символ. ...

Чтобы познать мир не мнимых, а реальных ценностей, мы должны пересоздать себя... человека»[248].

Ощутимо желание соригинальничать, проступающее здесь, как и в других выступлениях Г. Чулкова периода «мистического анархизма». Однако его писания некоторое время подкреплялись статьями более сильного мыслителя – Вяч. Иванова, явно считавшего нужным пытаться пропагандировать затею Г. Чулкова, чей «мистический анархизм» слабо завоевывал бесспорных и авторитетных сторонников. К сожалению, мысли Иванова выглядят как оторванные от жизни соображения сугубо книжного человека. Так, проводится чисто литературная параллель: «мистический анархизм» – что-то вроде романтизма начала XIX века. В статье «Байрон и идея анархии» зарождение «мистического анархизма» чуть ли не возводится к Байрону: