Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

Так, например, на дуэли Адам Петрович ранен. Его страдания изображаются именно указанным образом (это мотивировано болезненным состоянием и бредом тяжело раненного, сознание которого находится в состоянии сумятицы и сумбура). Далее имя Адама Петровича исчезает со страниц «симфоний», хотя он и был до того ее главным героем, и из нарочито туманного, пронизанного тропами и фигурами описания неких похорон возникает впечатление, что умер именно этот герой «симфонии» (вернее, если можно так выразиться, герой ее сюжетного пласта – поскольку содержание симфонии этим пластом заведомо не ограничивается). После описания похорон становится ясно, что раздел «Предвидения», данный в начале «симфонии», свое название носил никак не случайно, а с «далеким прицелом». Точно так же глухие, вскользь оброненные детали: «Чей-то разорванный саван шушукнул под окнами, кто-то кого-то куда-то звал», «Жалкий дубовый гроб выплывал из метельных гребней: чьи-то похороны тащились куда-то» – оказываются не чем иным, как первым прохождением той трагической темы (гибель героя), которая в полную силу зазвучит после дуэли. (И прохождение это дано именно в сценах светской жизни страдающих от окружающей пошлости Адама Петровича и Светловой.)

Во вводной заметке «Вместо предисловия» сам А. Белый пишет, что «старался выводить конструкцию фраз и образов так, чтобы форма и образ были предопределены тематическим развитием и, поскольку это возможно, подчинять образ механическому развитию темы» (С. 253). Нельзя не согласиться, что усилия автора в подобных направлениях дали зримые результаты. Иными словами, говорить по этому прводу об определенном взаимопроникновении поэтического и музыкального начал основания есть. Так, даже человеческие образы в «Кубке метелей» уподоблены тому, что представляется автору аналогом музыкальной темы. Например, образ главного героя Адама Петровича (alter ego автора по автобиографическим признаниям А. Белого) лишен черт характерности даже в большей степени, чем отчасти аналогичный образ Сергея Мусатова из «Московской симфонии» («2-й, драматической»). Черт характерности недостает и Светловой – прообраз из реальной жизни – Л.Д. Блок[270]. С другой стороны, отказ от лепки литературных характеров во имя «музыкальности» в значительной мере упрощал и облегчал творческую работу Белого в художественно-литературном плане (и служил удобной мотивировкой этого упрощения). Как бы то ни было, образы героев в этой «симфонии» выстроены так, что действительно уподоблены «персонажам» в том смысле, в котором В. Назайкинский говорит о музыкальных темах.

Музыкальное начало объективно дает себя знать в «Кубке метелей» и в иных аспектах. С обычной для «симфонии» Белого неоднозначностью здесь намекается на воскресение Адама Петровича, причем воскресший обретает божественную силу и побеждает эсхатологического змея, хорошо знакомого читателю Белого по третьей «симфонии» «Возврат». А до этого тема, связанная со змеем, уже глухо, вскользь проходила в «Кубке метелей» (ср., напр.: «Гремучая змея, прошелестев рясой, уползла из кельи игуменьи»; «Точно гремучая змея, свистело епископское лицо...» – С. 389), – это обычный прием «симфонии» Белого, тоже имеющий аналоги в способах тематического развития в музыке.

Однако Белый претендует не вообще на музыку, а на нечто более конкретное – на создание «симфонии». Потому особенно важно отметить и указать реальные, нашедшие свое объективное выражение основания для этого. Прежде всего, разумеется, «музыкообразующей» является именно «метельная» тема. Сквозь произведение проходит музыка метели, пение метели, плач метели, «метельные гаммы снегов» (С. 284). Например:

«Вьюга, словно Кузмин, брала гаммы, бархатные, как снега» (С. 264).

«Пела вьюга, свистела» (С. 276).

«Столбы метели взлетали. В окна стучали. В окне мелькали. В окне запевали» (С. 284).

«Вьющий был ветер, поющий, метущий: волокна вьющий» (С. 288).

«Бешеный иерей над домами занес свой карающий меч, и уста его разорвались темной пастью – темным воплем.

«Задушу снегом – разорву ветром».

«Спустил меч. Разодрал ризы. Замлел слезами ярости.

И падали слезы, падали бриллиантами, трезвоня в окнах» (С. 291).

Вариация этой темы – музыка ветра, пение ветра. В части третьей («Волнения страстные») она сменяет музыку метелей, ибо изображается наступление весны. Например:

«Запевало: «Снега мои текут. Пургой моей свистучей я не могу – мне больно – проснежить» (С. 340).

«Мокрый ветер страстно запел: «Зори безумные, зори червонные, зори, последней пургой оснеженные» (С. 341).

«Справа запевало: «Снега-а ма-а-и-и те-е-кут». «В тас-ке не-е-мо-о-о-о-о-о», а слева, гудя серебряной струей капели, ветер подхватывал: «о-о-о-но-о-чи-и паследней пургой...» – «а-а-а-а-жет пу-у-сть тебе, а-а-корд м-а-а-и-их с-а-а-зву-чи-и-и» – пересекало справа.

И ветры сливались: