Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

Конкретно говоря, такая «прививка» состоит в том, что проза разрабатывает внутри себя тот или иной функциональный аналог чего-то, стилистически результативно действующего в поэзии, а поэзия поступает тем же образом в отношении прозы. Они взаимообогащаются, «учатся» друг у друга, пересоздавая (каждая – присущими именно ей средствами) на своей «территории» те или иные приемы и средства.

Явление это, конечно, не следует понимать слишком узко. Внутрилитературный синтез затрагивает не только зримые особенности внешней формы. Разумеется, формальные контакты прозы и поэзии входят в сферу синтеза. Например, проза как тип художественной формы в серебряный век «осваивает» некоторые системообразующие особенности стиха как типа художественной формы – внедряя в себя рифму, чтобы превратиться уже в так называемую «рифмованную прозу», или привнося метрическое начало, чтобы сделаться «ритмической прозой» (весьма значимые образцы которой дают, например, А. Белый в «Петербурге» и А. Ремизов и в своих миниатюрах и в больших произведениях). Противоположным образом в поэзии являются такие «прозаизованные» формы, как «стихотворение в прозе», версэ и в особенности столь бурно проявивший себя в серебряный век верлибр или «свободный стих», которым писали А. Блок и М. Кузиин, М. Волошин и В. Хлебников, Н. Клюев и С. Есенин[287].

Но помимо стиха и прозы как типов внешней формы существует антиномия поэзии и прозы – двух различных семантических стихий, различных способов смыслопередачи.

В этом, собственно семантическом, плане синтез также возможен: «Поэт может... если мощь его гения позволяет, создать подлинно поэтические произведение в прозаической оболочке»[288]. Или, как говорил другой мыслитель, «поэтическое мышление может обходиться без размера и проч., как, наоборот, прозаическое может быть искусственно, хотя и не без вреда, облечено в стихотворную форму»[289]. Эти высказывания В. Гумбольдта и А.А. Потебни напоминают о том, что «поэтическое» и «стихотворное» не синонимы, и о том, что обозначаемые ими явления могут реально возникать в художественной литературе не только вместе, но и порознь. Возможна поэзия без стиха, поэзия в прозаической оболочке.

В первой части уже напоминалось, например, что «поэтом в прозе» современники назвали в серебряный век Б. Зайцева, писавшего произведения, внешне оформленные как короткие рассказы, а отнюдь не как стихи (даже не как верлибр и не как «стихотворения в прозе» тургеневского типа). Правомерность такой характеристики несомненна. Было бы чересчур просто и даже неверно сводить синтез прозы и поэзии к взаимному «переодеванию» – к контактам в сфере внешней формы, перемене оболочек, полной или частичной. Поэзия и проза в литературе конца XIX – начала XX веков заимствуют друг у друга, переиначивают по-своему, в соответствии со своими специфическими художественными задачами, не только те или иные формальные особенности, но и то, что следовало бы назвать принципами развертывания содержания, принципами смыслопередачи. Это последнее явление затруднительно охарактеризовать каким-либо коротким определением. Однако на протяжении столетий именно так разграничивала прозу и поэзию риторика, учившая, что это два различных способа «связи мыслей», «соединения идей». Философия художественного творчества понимала их различие так же – Гегель писал о стихотворных произведениях Вергилия и Горация: «Мы распознаем у них прозаическое содержание, только облеченное внешними украшениями» (то есть стихотворным размером, звукописью и т.п. – И.М.)[290]. Как напоминает В.В. Виноградов, «в определении взаимоотношений «поэзии» и «прозы» в русской литературе еще с XVIII в. наметилось два направления: одно, утвержденное авторитетом Ломоносова, обосновывало разницу между поэзией и прозой на внешних формах стиха; другое «искало внутренней дифференциации»[291]. Один из русских представителей этого другого, современник Ломоносова, писал: «Поэзия есть внутреннее... а стих токмо наружное. Можно творить, вымышлять и подражать прозою; и можно... стихами. Первое сделал Иоанн Барклай в своей «Аргениде», и Фенелон в «Телемаке»; а другое Лукан в описании Фарсалическия брани: посему, первые оба пииты, хотя и прозою писали; но последний есть токмо стихотворец, даром что он пел стихами. Сие разумение есть Аристотелево... Итак, нет сомнения, что иное есть поэзия, а иное со всем стихосложение»[292]. Цитируемый автор предлагает различать «стиховную поэзию», поэзию, «с стихами соединенную», и поэзию, лишенную внешней стиховой формы[293]. Нетрудно понять, что второе неизбежно предполагает определенный синтез прозаического и поэтического начал. Сохраняя внешнюю прозаическую оболочку, произведение в этом случае должно усвоить поэтические принципы передачи содержания.