Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

Казалось бы, произведение Фета заведомо семантически бедно. Оно состоит всего из тридцати слов (включая предлоги и союзы), иначе говоря, лишь из тридцати смысловых единиц. Но и этот словарь, при его ограниченности, использован до странности неэкономно. Только семь слов тут не повторено. Прочие (буря, море, думы, шум, туча и т.д.) фигурируют по два-три раза. Но именно благодаря такой якобы «неэкономности» поэт обеспечил впечатляющее смысловое художественное насыщение своей миниатюры. Ведь помимо обычных языковых (синтаксических) связей (и даже помимо связей, создаваемых чисто стиховыми повторами – рифмами, аллитерационными перекличками в словах) произведение пронизано комплексом «вертикальных» и «перекрестных» связей, явившихся результатом повторения целых строк («Моря сердитого шум»), частей строк («Буря на...») и слов. В итоге, как понятно, содержание фетовского произведения не исчерпывается «предметным» планом стихотворения. Несмотря на минимальные языковые ресурсы текста, оно весьма и весьма сложно. Для упрощения мы не касаемся многих объективно выраженных ассоциативных смысловых переплетений (например, всего связанного со стихотворным ритмом). Каждое из немногих использованных автором слов помимо лексического, «словарного» значения, вступив в ассоциативную перекличку с другими словами и их сочетаниями, стало передавать дополнительный смысл.

Все отмеченное в сфере стиховой поэзии не представляет собой ничего экстраординарного. Но вернемся теперь в сферу прозы. Чехов, когда-то бравшийся сделать компактными длинные романы Дюма для издательства А.С. Суворина, восторженно принял и намерение последнего издать байроновского «Дон-Жуана» (стихотворное произведение) в прозе: «Дон-Жуан в прозе – волшебная штука. В этой громадине все есть: и Пушкин, и Толстой, и даже Буренин, похищающий у Байрона каламбуры...» (V п, 131). В этой содержательной реплике есть и указание на наличие в произведении Байрона как поэтической («Пушкин»), так и заведомо прозаической («Толстой») стихий, и напоминание о необыкновенном смысловом богатстве «Дон-Жуана» («в этой громадине все есть»). Наконец, особенно интересен энтузиазм Чехова в связи с экспериментом по переводу во внешнюю форму прозы великого стихотворного произведения («в прозе» из этой «громадины» получится, по Чехову, вообще «волшебная штука»). Думается, в собственном творчестве писателя на переломе от «Чехонте» представлено практическое осуществление попытки, так заинтересовавшей его в связи с суворинской затеей: а что, если воплотить поэзию в прозаической форме? Мы имеем в виду такие произведения Чехова, как «Степь» и «Огни», с которых, по сути, начинается тот великий новатор, который проторил дорогу художественному синтезу серебряного века.

«Сюжет поэтичный (курсив наш. – И.М.), – пишет Чехов А.Н. Плещееву, работая над «Степью». – Чувствую, что есть в моей повестушке места, которыми я угожу вам, мой милый поэт» (II п, 180). «В общем, она не удовлетворяет меня, хотя местами и попадаются в ней «стихи в прозе» III п, 102). «...Если хоть один из слегка и сухо намеченных мною мотивов даст какому-нибудь поэтику случай призадуматься, то и на этом спасибо» (II п, 173 – 174). Ясно, что материалом для литературной учебы «поэтику» прозаическое произведение может пригодиться, если в нем «намечены» какие-то черты, приемы, которые пригодны для освоения стихотворцем. Если они были в «Степи», то, естественно, маскировались прозаическим контекстом, были в нем, так сказать, растворены и неуловимы для «неискушенного» большинства читателей. Отсюда характерные надежды, высказываемые Чеховым в письме Полонскому: «...Но я заранее радуюсь, что эти-то самые места (которые «не поймутся ни критикой, ни публикой» – К.М.) поймут и оценят два-три литературных гастронома, и этого с меня достаточно» (II п, 178). Действительно, Григорович и Плещеев независимо друг от друга разглядели в «Степи» нечто общее: «Бездну поэзии» – по краткой формулировке Плещеева (VII п, 633).

Уместно напомнить, что «Степь» и «Огни» – все же не «экспериментальные» произведения в узком смысле. Ко времени их написания Чехов был уже известным беллетристом и успел создать так много, что ныне те его творения занимают шесть томов полного собрания сочинений. Это примерно треть всего им написанного. «Степь» и «Огни» просто знаменуют творческий перелом. В них наиболее зримо и радикально воплотились чеховские искания, интересующие нас в связи с темой синтеза прозы и поэзии. Так и бывает обычно с первыми произведениями, пишущимися художником в новой для него манере, поскольку в них «находки» применяются наиболее интенсивно, комплексно – то есть с удобной для анализа выразительностью.