Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

Другим примером, когда стиль поэта всплывает как инструмент для компактного пересказа прозаического стиля, может послужить «Скверная история» (имеющая подзаголовок «Нечто романообразное»), где прозаические стереотипы пейзажного описания пародируются так: «Был тихий вечер. В воздухе пахло. Соловей пел во всю ивановскую. Деревья шептались. В воздухе, выражаясь длинным языком российских беллетристов, висела нега... Луна, разумеется, тоже была. Для полной райской поэзии не хватало только г. Фета, который, стоя за кустом, во всеуслышание читал бы свои пленительные стихи» (I, 220). «Длинный язык российских беллетристов», который здесь пародируется, не воспроизведен, а опять дан «в кратком пересказе», намеками – в итоге представлен не длинными, а как раз очень короткими фразами, вдобавок еще имитирующими «попутно» опять-таки отрывистость характерного для Фета поэтического синтаксиса. Не случайно помянут и сам «г. Фет», стоящий «за кустом», – стилизаторский интерес молодого Чехова вызывает его лаконизм, Чехов чисто практически постигает здесь технику этого лаконизма, смысловые возможности, которые заложены в эллипсисах, обрисовке пейзажа через деталь (в противоположность тургеневской «словесной живописи» с ее полутонами и пропорциональным вниманием ко всем составляющим картины). Имя Фета приходит на память пародисту, иронизирующему над длиннотами прозаиков и непременной атрибутикой литературного пейзажного описания, скорее всего чисто ассоциативно, но его появление позволяет сугубо конкретно указать, что именно помимо музыки и живописи служило прообразом для художественного синтеза Чехову, этому родоначальнику многих литературных исканий серебряного века.

Новое для прозы особое обращение со словом было подсказано Чехову русской поэзией – причем именно компактной, семантически сконцентрированной поэзией фетовского и тютчевского типа. Тем самым внутрилитературный синтез, синтез прозы и поэзии как двух семантических стихий, был опробован А.П. Чеховым. Отсюда преклонение вышеназванных поэтов серебряного века перед этим прозаиком, постигшим в их поэтической творческой лаборатории едва ли не самое существенное и глубоко укрытое.

Поэтическое в прозе

Специфика лирики в том, что мировосприятие поэта как бы меняет местами микрокосм и макрокосм: душа alter ego автора, лирического героя, заключает весь объективный мир в себя, все «отсчитывается» от героя, изображается в отношении к нему, дается в его оценках. Или, как это формулирует А.П. Квятковский со ссылкой на Гегеля: «Г. Гегель писал в «Эстетике», что «в центре лирической поэзии должен стоять поэтический конкретный субъект, поэт, он и составляет настоящее содержание лирической поэзии...». Как бы ни был у лирического поэта широк диапазон, на всем лежит печать его индивидуальной оценки...»[313]. Однако все перечисленное не требует непременно стихотворной формы. Потому прозорливое указание В. Гумбольдта, что гетевский Вертер – поэтическое произведение, не содержит натяжки и, напротив, напоминает, что ряд других прозаических по внешней форме произведений также по сути своей принадлежит к лирической поэзии.

Один из самых ярких русских писателей, начинавших в серебряный век, М, Пришвин на заре своего творчества (12 января 1914 года) записал в своем дневнике: «Метод писания, выработанный мной, можно выразить так: я ищу в жизни видимой отражения или соответствия непонятной и невыразимой жизни моей собственной души»[314]. Много позже, уже после смерти писателя, его коллега И. Соколов-Микитов, признается, что его всегда раздражал Пришвин тем, что вечно «точно в зеркало смотрелся»[315]. Это недовольство можно объяснить творческой ревностью, однако Соколов-Микитов, что существенно и интересно, указывает именно на ту черту творческой индивидуальности Пришвина, которую отмечал тот сам. Этому писателю философского склада было свойственно и лирическо-поэтическое мироотношение. Пришвин вспоминал:

«Блок, прочитав "Колобок", сказал:

– Это не поэзия, то есть не одна только поэзия, тут есть еще что-то.

– Что?

– Я не знаю.

– В дальнейшем нужно освободиться от поэзии или от этого чего-то..

– Ни от того, ни от другого не нужно освобождаться»[316].

А. Блок, деятель культуры серебряного века, реагировал на синтетическое слияние в творчестве молодого Пришвина поэтического начала и «еще чего-то» (художественной натурфилософии, внешне проявляющей себя в «этнографической» конкретике его произведений?), как на дело совершенно естественное: «Ни от того, ни от другого не нужно освобождаться».