В первую очередь к ним относится Август Видерт (1825–1888), известный как первый переводчик «Ревизора» Гоголя (1854). С 1851 года начинают появляться его переводы произведений Тургенева, высоко оцененные их автором.
Видерт родился и вырос в России, с начала 1850-х годов он пытался устроить свою жизнь в Германии, но в конце того же десятилетия вернулся в Россию и стал работать учителем в Харькове. Видерт был знаком с Вольфсоном, Карлом Августом Фарнхагеном фон Энзе, Бет-тиной фон Арним, Карлом Гуцковым, другом Тургенева Людвигом Пичем и обратил внимание Фонтане и Шторма на важнейших представителей современной им русской литературы.
Из других переводчиков необходимо назвать Иоганна Готфрида Рихтера (переводы произведений Карамзина), Карла фон Кноринга (1773–1841; переводы Грибоедова), поэтессу Клару фон Глюмер (1825–1906; переводы произведений Тургенева, Пушкина, Толстого и Писемского), Кристиана Готтлоба Трёбста (1811–1888, переводы из Пушкина), Генриха Ноё (1835–1896; переводы изТютчева), а также Стефана Сабинина (1789–1863) и Роберта Липперта (1810–?).
3.2.4. Ранние формы рецепции русской литературы в поэзии и литературной критике
В эпоху классицизма и романтизма усилия Гердера по распространению славянской культуры и литературы не нашли серьезного отклика. Счастливым исключением был Гёте (Lehmann 2000b; 2001). Так, первый переводчик на русский язык «Страданий юного Вертера» Николай Рожалин сообщает в письме своим родителям (04.06.1829) о большом интересе Гёте «ко всему, что связано с Россией». Внимание Гёте поначалу было обращено к сербскому народному эпосу, распространению которого в Германии он активно способствовал. В 1775 году он обработал под влиянием Гердера сербскую балладу «Асан-агиница», которая была опубликована в 1778 году Гердером в первой части «Народных песен» под названием «Скорбная песнь благородной жены Асан-аги» («Klaggesang von der edlen Frauen des Asan-Aga»). Следы этой баллады обнаруживаются в первых двух строфах стихотворения «Liebliches» из сборника «Западно-восточный диван» («West-"ostlicher Divan»). Около 1814 года Гёте снова обратился к сербской народной поэзии, в частности, эта тема возникает в его оживленной переписке и устном общении с Вуком Караджичем, основателем современного сербского литературного языка, со словацким историком Павелом Шафариком, словенским филологом Ерней Копитаром и переводчицей Терезой фон Якоб (псевд. Talvj / Тальфи, 1797–1870) – одним из ведущих популяризаторов славянской поэзии в XIX веке. Особенно в период между 1815 и 1825 годами Гёте получает множество писем с образцами славянской народной поэзии, которые он не только восторженно читает, но и распространяет, сопровождая своими комментариями и интерпретируя, например, в статье «Сербские песни» («Serbische Lieder» // «"Uber Kunst und Alterthum», 1825). Более того, в своей заметке «Богемская поэзия» («B"ohmische Poesie» // «"Uber Kunst und Alterthum», 1825) Гёте подчеркивает, что «произведения других славянских литератур также весьма достойны нашего внимания». Замечание Гёте относится и к современной ему русской литературе, с произведениями которой он был знаком благодаря письмам из России и визитам русских гостей, среди которых был российский дипломат и впоследствии министр образования Уваров, поэты Кюхельбекер, Батюшков, Шевырев, Карамзин и Жуковский. Огромный вклад в популяризацию русской литературы в Веймаре внесла великая герцогиня Мария Павловна, которая происходила из Российской императорской семьи. В ответ на положительную рецензию русского шеллингианца Шевырева на «Елену, классико-романтическую фантасмагорию» из второй части «Фауста» Гёте признает в упомянутом ранее письме Борхардту «высокую эстетическую культуру» русской литературы (Lehmann 2000b). Но при всем интересе Гёте к русской литературе невозможно говорить о ее влиянии на творчество немецкого поэта. Отдельного упоминания заслуживает «Маскарадное шествие русских наций» («Maskenzug russischer Nationen»), сочиненное Гёте по случаю дня рождения Марии Павловны 16.02.1810, а также интерес Гёте к гениальному и демоническому образу Петра I и основанному им Санкт-Петербургу, который нашел свое отражение в пятом акте второй части «Фауста». Тема власти стихии, укрощенной могучей человеческой волей, и связанных с этим жертв позволяет провести параллели между образами Петра Великого и Фауста. Однако следует с осторожностью относиться к слишком смелым заключениям, например к утверждению советского германиста Бориса Геймана, что толчком к работе над пятым актом второй части «Фауста» послужили беседы о невыгодном расположении Санкт-Петербурга, которые Гёте вел с Эккерманом после катастрофического наводнения 1824 года.