Русская литература в XX веке. Обретения и утраты: учебное пособие

Обо всем этом и предупреждали каждый по-своему: и А. Платонов, в языке которого нельзя не видеть элементов пародии на советский новояз, и Евг. Замятин, создавший в романе «Мы» убийственную картину «расчеловеченного рая», и М. Булгаков, выведший в повести «Собачье сердце» типы Шарикова и Швондера, носителей «пролетарского» миропонимания, изъяснявшихся на соответственном волацюке, и М. Зощенко с его галереей персонажей, речь которых указывает на крайнюю степень их духовного оскудения.

Но всё было тщетно. Эллочка Щукина, «резиновый» Полыхаев, Остап Бендер, лихо и с успехом торговавший «Торжественным комплектом, незаменимым пособием для сочинения юбилейных статей, табельных фельетонов, а также парадных стихотворений, од и тропарей», засвидетельствовали наличие в языке тревожных симптомов.

Книги, журналы, газеты конца 20-х – начала 30-х годов дают возможность проследить процесс внедрения в русскую речь опасных метастазов новояза. И вот уже в печати появляются «художественные» произведения: повести и романы, стихи и поэмы, написанные по рецептам О. Бендера, – убогие по мысли, серые по языку. Ныне, естественно, они прочно и навсегда забыты, хотя в свое время некоторые авторы получили за них от тоталитарного государства шумное признание и рекламу.

Против обеднения языка, против косноязычия боролись писатели, журналисты, учёные, учителя, артисты. Ими сказано и написано немало справедливого. Достаточно вспомнить гневные обличения К. Паустовского: «Я думал, до какого же холодного безразличия к своей стране, к своему народу, до какого же невежества и наплевательского отношения к истории России, к её настоящему и будущему нужно дойти, чтобы заменить живой и светлый русский язык речевым мусором»⁴⁴⁾. В годы «оттепели» появилась книга К.И. Чуковского «Живой как жизнь» – убийственное разоблачение отечественного новояза. Все они не могли молчать, хотя, думается, понимали: обличение следствий без указаний на причины вряд ли могло изменить ситуацию. Но причины находились вне пределов их досягаемости.

К чести русской культуры – она долго сопротивлялась наступлению на красоту и образность русской речи, намерению свести все богатство духовной жизни человека к убогой, тупиковой философии «винтика», объяснить всё разнообразие, сложность, противоречивость жизни мертвящими догмами-установками свыше.

Но и сегодня язык современной русской литературы, этот точный и надежный индикатор свидетельствует: в обществе идут разные процессы. Да, ведется борьба за культуру, за духовность, за нравственность, за милосердие. Но язык неопровержимо доказывает, как ещё долог и труден будет путь к успеху в этой борьбе. Новояз не отступает.

Правильный подход к решению одной из основных проблем художественной литературы заключается в том, что слово-образ имеет важнейшее значение для полноценного восприятия и верного истолкования произведений этого вида искусства. От читающего к читателю – естественный путь духовного развития человека. Важно пройти его вовремя.

«И Бога глас ко мне воззвал…

Художник – личность необыкновенная. Природа наделяет его мощным воображением. Его память колоссальна. Однако рождение художественного образа – процесс в основном интуитивный. Начало этого процесса оказывается результатом не интеллектуального усилия, а своеобразного озарения:

…Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей⁴⁵⁾

.

В процессе творческой работы художник переживает состояние вдохновения. Л.Н. Толстой говорил, что вдохновение – это когда вдруг открывается то, что можно сделать. Для многих художников вдохновение олицетворялось – чаще в девятнадцатом веке, реже в двадцатом – в образе прекрасной юной девы-музы:

Муза

В младенчестве моём она меня любила
И семиствольную цевницу мне вручила;
Она внимала мне с улыбкой, и слегка
По звонким скважинам пустого тростника
Уже наигрывал я слабыми перстами
И гимны важные, внушённые богами,
И песни мирные фригийских пастухов.
С утра до вечера в немой тени дубов
Прилежно я внимал урокам девы тайной;
И радуя меня наградою случайной,
Откинув локоны от милого чела,
Сама из рук моих свирель она брала:
Тростник был оживлен божественным дыханьем
И сердце наполнял святым очарованьем⁴⁶⁾

.