Русская литература XII–XX вв.

В романе нередко используется прием или хронологического развертывания сюжета, или нарушения хронологии, что повышает интерес к интриге произведения. Прием испытан и сам по себе ни плох, ни хорош, потому как полностью зависит от содержательности целого. Автору романа «Царь-рыба» нет необходимости обращаться к нему, так как захвачен он «задушевной мыслью» и выражает ее в образах исключительной эмоциональной напряженности. Ход событий в их последовательности его словно бы не волнует, и обращение к прошлому времени скорее не художественный прием, а требование и необходимость осмыслить жизненный опыт. Мы вместе с автором понимаем, что вне конкретных жизненных обстоятельств «Уха на Боганиде», например, не прозвучала бы с такой обобщающей силой. Размышляя над историей становления характеров Грохотало или Герцева, автор убеждается, что социальное и экономическое не существует раздельно, так сказать, в чистом и независимом друг от друга виде. Оказывается, все взаимообусловлено и подчинено объективным законам развития природы и человека. Само место действия романа – огромные пространства Сибири – отнюдь не безразлично к характеру человека, так как часто требует от него таких незаурядных качеств, как мужество, доброта.

«Образ автора» объединяет все главы произведения. Но есть главы, целиком отданные только ему, где все от первого лица, и мы постигаем характер героя, его мировосприятие, его философию, нередко выраженную с публицистическим пафосом.

Прежде всего, перед нами возникает образ искреннего и открытого человека, который рассматривает совершенный мир сквозь призму прошедшей мировой войны. Стоит прислушаться к тому, как он оценивает повседневный, как бы частный случай – обыденный разбой, учиняемый барыгами-охотниками на реке Сым. Не одних барыг, «шакалов» касается истребление птиц и зверья, оно проанализировано писателем как принцип человеческого взаимоотношения с природой:

«Аким запамятовал, что я на войне был, в пекле окопов насмотрелся всего и знаю, ох как знаю, что она, кровь-то, с человеком делает! Оттого и страшусь, когда люди распоясываются в стрельбе, пусть даже по зверю, по птице, и мимоходом, играючи, проливают кровь». «Образ автора» тут и всюду не замаскирован. Ораторский, экспрессивно-публицистический строй речи оправдан ясностью и определенностью отношения к жизни – глубиной обобщения частного случая. До возможного предела обнажена легко ранимая душа героя, чем и вызывается безграничное читательское доверие.

Лирический герой романа – сам писатель. Без обиняков через восприятие таежных жителей затрагиваются вопросы о «проценте правды» в писательских сочинениях. Первая же глава произведения «Бойе» открывается признанием его в любви к родному краю, к Енисею. Часы и ночи, проведенные у костра на берегу реки, названы счастливыми, потому что «в такие минуты остаешься как бы один на один с природой» и «с тайной радостью ощущаешь: можно и нужно довериться всему, что есть вокруг!..».

Бытие планеты еще не управляется разумом человечного человека, оно во власти стихии природных сил. И доверие в этом случае – необходимый шаг на пути оздоровления отношений человека и природы. Человечество наконец будет не вредить природе, а беречь ее богатства и врачеваться ею.

Как закономерна бытовая речь в рассказах о людях или сценках охоты и рыбалки, пробуждающих и азарт и страсть, так закономерна здесь и величавость, и торжественность «слова автора», в меру насыщенного старославянизмами и ультрасовременными сочетаниями. Это две лексические грани одного образа. Они свидетельствуют, что автор не чужд народных представлений об отношении к природе, а порой и всеобщих заблуждений, и в то же время он стоит на уровне современных философских и естественнонаучных знаний. Заблуждения связаны с недооценкой наших страстей, которые нередко владеют нами сильнее разума, воспитанности и культуры, а народность – в неистребимом уважении к таинствам природы, к ее непредсказуемым действиям, к ее неисчерпаемым и неожиданным красотам. Пейзаж сам по себе, независимо от героя, словно бы и не существует в повествовании, он всегда как открытое сердце человека, жадно впитывающее в себя все, что дают ему тайга, поле, река, озеро, небо.

«На речке появился туман. Его подхватывало токами воздуха, тащило над водой, рвало о подножие дерева, свертывало в валки, катило над короткими плесами, опятнанными кругляшками пены».

По ассоциативным связям, запрятанным в глубинах нашей памяти, представляем эту речку, но лирическому герою этого мало, он жаждет передать нам и то, как речка, покрытая туманом, преобразилась в его душе: «Нет, нельзя, пожалуй, назвать туманом легкие, кисеей колышущиеся полосы. Это облегченное дыхание зелени после парного дня, освобождение от давящей духоты, успокоение прохладой всего живого».