Русская литература XII–XX вв.

Для выражения «себя», своей человеческой сути, своей философии у автора нет пустых, дряблых, безличных слов, почти каждое – предельное напряжение, вызов и пламя. И поступает писатель так для того, чтобы выразить дорогое и наболевшее со всей любовью и яростью, на какую он способен. Он пишет так, потому что иначе писать не может.

Критических замечаний о языке романа «Царь-рыба» сделано немало. Но многие замечания, к сожалению, чаще всего решительно игнорируют специфику астафьевского языка, идущего все-таки из народных глубин, а отнюдь не изобретенного им.

Дело писателя – напоминать и полузабытые слова, давать им новую жизнь, писать выразительно, по-русски, обогащать язык и не выдуманными словами, а теми, которые употребляют миллионы.

Может быть, самая «публицистическая» глава романа – «Туруханская лилия». Но она содержит в себе всю гамму звуков и красок, весь поток идей и чувств, которым захвачен автор. Здесь астафьевское слово звучит и в разных регистрах.

В главе «Туруханская лилия» вылеплен образ старого енисейского бакенщика Павла Егоровича, родом с Урала, но занесенного в Сибирь необоримой любовью к «большой воде». Он относится к тем людям, что «сами все свое отдают, вплоть до души, всегда слышат даже молчаливую просьбу о помощи». О нем рассказано немного, но подробно; он из той породы людей, которые «отдают больше, чем берут». В самых простых словосочетаниях – «вплоть до души», «слышит даже молчаливую просьбу» – чувствуется исчерпанность, предел возможного, за которым – мужество и самоотверженность, не признающая и не знающая предела.

В связи с Павлом Егоровичем и высеклись публицистические страницы повествования. Захотели едущие по Енисею стерлядкой угоститься – их Павел Егорович надоумил, но ничего не получилось:

«Павел Егорович выколачивал из вентеря плесневелую слизь – все в пороге и сам порог забрызганы грязью, похожей на коровий помет».

Увидев этот «коровий помет», услышав, сколь много тащит ныне река эти «сопли слизкие», узнав, что здесь почти никакой рыбы нет, кроме «воняющей рыбехи», человек, естественно, не выдерживает:

«Нет и никогда уже не будет покоя реке! Сам не знающий покоя, человек с осатанелым упрямством стремится подчинить, заарканить природу…»

Публицистика, начатая столь решительно и бескомпромиссно – «нет и никогда!», продолжается не радующими сообщениями о загрязнении многих и многих водоемов страны.

Тоска по гармонии в природе, тоска по гармоничному человеку чувствуется здесь в «образе автора»:

«Ну почему, отчего вот этих отпетых головорезов надо брать непременно с поличным, на месте преступления? Да им вся земля место преступления!»

Но сам автор, озабоченный противоречиями действительности, тоже лишен желанной гармонии: говорит всюду на самой высокой ноте, часто резок и бескомпромиссен в оценках, проповедует и осуществляет поэтику крайностей, заострений, сгущений. Даже северная лилия, которая «никогда не перестанет цвести» в его памяти и которая как бы примиряет его с миром, смягчает его душу, наполняет верой в «нетленность жизни», даже она в восприятии героя не лишена трагического смысла: «Она не знала темной ночи и закрывалась, храня семя, лишь в мозглую погоду, в предутренний час, когда леденящая стынь катила с белых гор и близкий, угрюмый лес дышал знобящим смрадом».

А зачем, однако ж, здесь «лилия»? Духота, таежный гнус, отчего «тело мое замзгнуло», и лилия, распятый на скале мужик, наглый разбой и – снова лилия… Не пустая ли это сентиментальность, не утешительная ли это философия? Дескать, радость она, лилия, нам все-таки доставляет, дескать, верю: рано или поздно вынесет саранку на берег и прорастет ее семя цветком! Так точно и сказано, что герой «заблажил», увидев «голубушку лесную» – лилию: «Неужто такой я сентиментальный сделался?» И тут было «верую» в неистребимость жизни, следовательно, не так-то наивен герой повествования, как его подчас истолковывают, не простенькую, логически выстроенную систему мыслей он предлагает: вот чем сердце взволновано, потрясено и вот чем оно успокоится! Тогда не надо было бы возводить все огромное здание романа о человеке с обнаженным и кровоточащим сердцем, а рассказать еще одну историю о том, как всегда торжествует праведная жизнь и добро побеждает зло.

В «Царь-рыбе» охваченный возмущением против браконьерского разбоя в природе писатель не без некоторой растерянности думает: «Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем? Нет мне ответа».

Народ у В. Астафьева изображен многомерно, с выделением его контрастирующих характеров и социальных групп, и конфликты его никак не назовешь просто бытовыми. Разве можно примирить Акима и бывшего бандеровца Грохотало, разве можно поставить рядом Николая Петровича, живущего для семьи, для людей, и Георгия Герцева, индивидуалиста и эгоиста?