Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие

Той же цели служит дневник Туберозова. В записи от 2 марта 1845 г. отец Савелий пишет: «Вывел два заключения, и оба желаю признавать ошибочными. Первое из них, что христианство ещё на Руси не проповедано, а второе, что события повторяются и их можно предсказывать. О первом заключении говорил раз с довольно умным коллегом своим, отцом Николаем, и был удивлён, как он это внял и согласился. «Да, – сказал он, – сие бесспорно, что мы во Христа крестимся, но ещё во Христа не облекаемся». Вот та основа, которая придает трагизм мироощущению священника, – непросветлённость паствы, невозможность выполнить свой долг на уровне апостольского служения первых веков христианства. А душа его, непомерность любви во Христе требует именно такого понимания священнического долга. «Негодую, – пишет он в дневнике. – Зачем я как бы в посмешище с миссионерской целью послан: проповедовать – да некому; учить – да не слушают!» С горечью он осознаёт тот факт, что общество пребывает в состоянии духовного варварства, отчуждения от благодати церковного воздействия, в состоянии нравственного опустошения или вражды с ближним, что является оскорблением самого Бога. Для людей, пока ещё не облечённых во Христа, наступают опасные времена тотальной или целенаправленной лжи. Как им устоять перед вероломным напором зла, как не соблазниться? (История Варнавы Препотенского и подобных ему.) Остро чувствуя, какой великий раскол грядет в России будущего («… у нас в необходимость просвещённого человека вменяется безверие, издёвка над Родиной, в оценке людей, небрежение к святыне семейных уз, неразборчивость…»), наблюдая, как сердца людей заполняются лишь земными, материальными интересами, честолюбивыми стремлениями («…откупщики жаловались министру внутренних дел на православных священников, удерживающих народ от пьянства» – доходы падают), отец Савелий решает остеречь старогородцев, обличая их маловерие, когда «нужна духовная самостоятельность».

У священника только одно оружие – его слово, его талант пророка. Его миссия на земле – быть посредником между людьми и Богом. Воодушевлённый великой идеей «возбудить упавший дух собратий», церковный пастырь, «ревнуя» о благе русского народа, произносит слово обличения в духе христианских идеалов и заканчивает свою проповедь такими словами: «Я порицаю и осуждаю сию торговлю совестью, которую вижу перед собой во храме. Церкви противна сия наемничья молитва…» За эту проповедь, по доносу, отца Савелия под надзором отправляют в губернский город. Прощаясь с женой, он произносит пророческую фразу: «Не хлопочи: жизнь уже кончена; теперь начинается "житие”».

Автор, словно полемизируя с предводителем Тугановым, назвавшим отца Савелия маньяком, констатирует: «И как человек веры, и как гражданин, любящий отечество, и как философствующий мыслитель, отец Савелий в его семьдесят лет был свеж, ясен и тёпел: в каждом слове его блестел здравый ум, в каждой ноте слышалась задушевная искренностью. Добавим к тому же, что был он на редкость образованным и начитанным человеком: любимые его книги – «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» Лоренса Стерна и «Путь паломника» Поля Бэньяна.

Картины природы выполняют в сюжетной схеме романа-хроники функцию символов. Сцены предгрозового зноя, жара, томления и последующей освежающей грозы, как отзвуки душевного нестроения и смуты отца Савелия, написаны мощно, эпически полнокровно, крупными мазками художника-реалиста и считаются одними из лучших в русской литературе. Оказавшись в эпицентре страшной грозы, протоиерей потрясён наглядно реализовавшейся в мгновение ока библейской метафорой «Всё в руце Божией»: только что стоял перед ним вековечный могучий дуб и прятался в его листве перепуганный ворон, и вот от удара молнии этот дуб как ножом был срезан у самого корня… Приём сна помогает установить связь данного мгновения с прошлым и будущим, наполняя космическим значением земной сюжет.

«Житийная часть» бытия «ссыльного протопопа» наполнена скорбями и печалью. Умирает его жена Наталья Николаевна, разделявшая с ним его наказание, взяв на себя непосильные труды. Её тихий подвиг, кроткий и смиренный, не менее значим, чем противостояние протоиерея. Это подтверждает и сам автор, предлагая подумать над кончиной Натальи Николаевны, которой снится вещий сон, будто дьякон Ахилла «её взял и внёс в алтарь, и алтарь тот огромный-преогромный: столбы – и конца им не видно, а престол до самого неба и весь сияет яркими огнями, а назади, откуда они уходили, – всё будто крошечное, столь крошечное, что даже смешно бы, если бы не та тревога, что она женщина, а дьякон её в алтарь внёс. «В уме ли ты, дьякон! – говорит она Ахилле, – тебя сана лишат, что ты женщину в алтарь внёс», а он отвечает: «Вы не женщина, вы – сила!»

Всё маленькое в этой юдоли печали видит Наталья Николаевна перед смертью, «а вот зажмурюсь… все возрастают: и ты, и Николай Афанасьевич, дружок, и дьяконочек Ахилла… и отец Захария… Славно мне, славно, не будите меня! И Наталья Николаевна заснула навеки».