После двухлетнего перерыва, в 1818 году, он вынужден был определиться на службу солдатом в лейб-гвардии егерский полк, расквартированный в Петербурге. Здесь Баратынский сближается с поэтами лицейского кружка: Дельвигом, Кюхельбекером, Пушкиным. Но 4 января 1820 года его производят в унтер-офицеры и переводят в Нейшлотский пехотный полк, располагавшийся в Финляндии, за триста вёрст от Петербурга. Там он служит четыре с половиной года под началом Н. М. Коншина, заметного в те годы поэта, ставшего верным другом Баратынского. Наездами поэт бывает в Петербурге. Здесь его особенно опекает Дельвиг, видя в нём второго после Пушкина поэта-«изгнанника». В 1821 году Баратынский становится действительным членом «Вольного общества любителей российской словесности». Здесь он сближается с К. Рылеевым и А. Бестужевым, печатается в альманахе «Полярная звезда» и даже доверяет издателям альманаха в 1823 году подготовку и публикацию первой книжки своих стихотворений.
Но его раннее творчество, с точки зрения декабристских друзей, слишком интимно и камерно, слишком обременено традициями французского классицизма. В кругу романтиков он слывёт «маркизом» и «классиком». Даже его юношеская поэма «Пиры», примыкавшая к традиции Батюшкова и поэтов лицейского круга, резко выделяется на фоне эпикурейской поэзии слишком явными нотками скептицизма.
«Певец пиров и грусти томной» – так определил Пушкин суть раннего творчества Баратынского, отметив в нём то, что не было характерно для пиров лицейского братства, – «томную грусть». Дело в том, что этот «маркиз» и «классик» острее многих своих друзей переживал кризис идеалов Просвещения, ещё не утративших своей власти над поэтами 1820-х годов. Вера в неизменную добрую природу человека дала трещину уже в юношеские годы Баратынского.
В апреле 1825 года поэт получает офицерский чин, берёт четырёхмесячный отпуск, уезжает в Москву, 9 июня 1826 года женится на Анастасии Львовне Энгельгардт, дочери подмосковного помещика, а 31 января 1826 года уходит в отставку и поселяется в доме матери в Москве. Освобождение Баратынского сопровождается трагическими событиями в Петербурге: крахом восстания 14 декабря и следствием по делу декабристов. На эти горестные вести Баратынский откликается в стихотворении «Стансы» (1827):
Просветители верили во всемогущество человеческого разума, способного управлять чувством и приводить жизнь к абсолютному совершенству, к полной гармонии разума с естественной, изначально доброй природой человека. Баратынский усомнился в этом всемогуществе. В центре его элегий оказывается раскрепощённый, «чувствующий разум». Баратынский отпускает этот разум на полную свободу и с грустью наблюдает, как он несовершенен, как в несовершенстве его проявляется противоречивая, дисгармоничная природа человека.
Одухотворённое чувство в лирике Баратынского глубоко и сильно, но всегда неполноценно, в него постоянно закрадывается обман. И причина этого обмана лежит не во внешних обстоятельствах, подсекающих полноту «мыслящего чувства», а в самом этом чувстве, несущем в себе черты человеческой ущербности.
Присмотримся внимательно к одной из классических элегий Баратынского «Признание» (1823):