Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, – памятью к недавней старине
     Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребёнком; и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
     И сад с разрушенной теплицей;
Зелёной сетью трав подёрнут спящий пруд,
А за прудом село дымится – и встают
     Вдали туманы над полями.
В аллею тёмную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и жёлтые листы
     Шумят под робкими шагами.
И странная тоска теснит уж грудь мою:
Я думаю об ней, я плачу и люблю,
     Люблю мечты моей созданье
С глазами, полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня
     За рощей первое сиянье.
Так царства дивного всесильный господин —
Я долгие часы просиживал один,
     И память их жива поныне
Под бурей тягостных сомнений и страстей,
Как свежий островок безвредно средь морей
     Цветёт на влажной их пустыне.

Шум новогоднего столичного бала вновь овладевает вниманием поэта, возвращая его к тяжёлой реальности. И тогда из уст его раздаются гневные стихи:

Когда ж, опомнившись, обман я узнаю,
И шум толпы людской спугнёт мечту мою,
     На праздник не

званную гостью,О, как мне хочется смутить весёлость их,
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
     Облитый горечью и злостью!..

Лермонтов смело соединяет в пределах одного лирического стихотворения жанровые традиции обличительной сатиры и элегии. Тургенев даже во внешнем облике поэта схватывает это «странное» сочетание «задумчивой (!) презрительности» «неподвижно-тёмных глаз» «с выражением почти нежных и выдававшихся губ» – детская нежность, хрупкость, трогательная незащищённость рядом с сумрачной силой и мощью.

Трагедию людей своего поколения Лермонтов раскрыл в замечательном стихотворении «Дума» (1838), тоже соединяющем в себе сатиру и элегию:

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно.
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом.
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.

Характерна повествовательная форма, избранная Лермонтовым: от «я» поэт переходит здесь к «мы». Перед нами бесстрашная и беспощадная в своей правде исповедь от лица целого поколения: это дает возможность Лермонтову, с одной стороны, придать стихам глубоко лирический, смысл, ибо здесь он говорит и о себе, а с другой – подняться над субъективным, личным, отделить от себя и объективировать типические черты духовного облика, присущие людям его времени.

Теперь Лермонтов чувствует не только сильные, но и слабые стороны «самопознания», «рефлексии», составлявшие отличительное свойство людей тридцатых годов. Усиленно сознающая себя личность волей-неволей лишается непосредственности сердечных движений, убивает в себе волю и энергию действия. Чрезмерное увлечение историей, например, даёт человеку мудрость, предостерегающую от ошибок. Но одновременно эта мудрость гасит в человеке безоглядные юношеские порывы. Трезвая терпимость к осознанной неизбежности тех или иных отклонений жизни от праведного русла, тех или иных ошибок и заблуждений людей оборачивается равнодушием к злу и невольным попустительством. Мысль о жизни, постоянное обдумывание каждого шага в ней лишает человека непосредственности: жизнь, наблюдаемая со стороны, – «пир на празднике чужом». Чрезмерный самоанализ охлаждает чувства, лишает их силы, страсти и постоянства:

И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.