Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

Не сробейте, братцы любезные!
Вы моложе меня, свеже

й силою,На вас меньше грехов накопилося,
Так авось Господь вас помилует!

Православно-христианское сознание купца органически связывает между собою то, что с таким трудом удавалось сделать Лермонтову: земная сила зависит от чистоты и святости, «небесное» и «земное» не противоположны, а взаимосвязаны. Молодые братья Калашникова «свежей силою», потому что на них «меньше грехов»: чем безгрешнее человек, тем сильнее он в битве.

Эти убеждения породили в эпоху Ивана Грозного обычай особого судебного поединка, называемого «полем». Когда правда не давалась в руки следствию, истцу и ответчику предлагали идти в «поле» на поединок, в котором, по народной вере, побеждал правый и терпел поражение виноватый.

Характерен и другой мотив в психологии русского христианина: Калашников полагает, что «святая правда-матушка» на его стороне, но не может самонадеянно предрекать свою победу: «А побьёт он меня – выходите вы». Калашников знает, что Кирибеевич не живет по «закону Господнему», «позорит» чужих жён, «разбойничает» по ночам. Но, выходя на честный бой с «бусурманским сыном», он боится впасть в гордыню. Божий Промысел знать никому не дано, и русский праведник чувствует свою малость перед волей Божией.

С. В. Ломинадзе обратил внимание, что такой же характер русского человека Лермонтов изображает в стихотворении «Бородино» и «Поле Бородина», ранней его редакции.

Не будь на то Господня воля,
     Не отдали б Москвы!

Отдали Москву по Господней воле, но и дрались за неё с надеждой на Его милость. Подобно Калашникову, солдаты бьются насмерть за «святую правду-матушку» с полным смирением перед верховным Распорядителем этой правды. Не праведной победой они кичатся, не гордыню свою тешат, а мечтают о суровом долге, о смерти за русскую святыню:

И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
     Умрёмте ж под Москвой,
Как наши братья умирали!» —
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
     Мы в Бородинский бой!

«Характер противостояния противников в “Бородине” тот же, что и в “Песне…”, – отмечает Ломинадзе. – С одной стороны, бравада, игра, похвальба. С другой – подчеркнутая суровость, последняя серьёзность намерений:

Не шутку шутить, не людей смешить
К тебе вышел я теперь, бусурманский сын,
Вышел я на страшный бой, на последний бой!

В сущности, это то же, что сказано “бусурманам” в “Бородине”: “Что тут хитрить, пожалуй к бою…” Сами воинские станы накануне решающей битвы как бы вступают в полемический диалог между собой, аналогичный обмену репликами между Кирибеевичем и Калашниковым да и всему их поведению перед боем:

И слышно было до рассвета,
     Как ликовал француз.

Так же ликует и Кирибеевич, когда на “просторе похаживает” и “над плохими бойцами подсмеивает”.

А вот русский лагерь:

Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
     Кусая длинный ус».

В героический момент жизни русский человек ищет духовную опору в православно-христианской святыне. Д. С. Лихачев отмечает в древнерусских воинских повестях XIII–XVII веков общую закономерность. Вторгшийся в Россию враг, захватчик, «в силу одного только этого своего деяния, будет горд, самоуверен, надменен, будет произносить громкие и пустые фразы… Напротив, защитник отечества всегда будет скромен, будет молиться перед выступлением в поход, ибо ждёт помощи свыше и уверен в своей правоте». Так и у Лермонтова в «Поле Бородина» солдаты перед смертным боем «штыки вострили да шептали молитву родины своей». За этим стояло глубокое убеждение русского человека: «Не в силе Бог, а в правде».

Л. Н. Толстой считал «Бородино» Лермонтова «зерном» своего романа-эпопеи «Война и мир». Там тоже будет молебен перед Бородинским сражением, и «серьёзное выражение лиц в толпе солдат, однообразно жадно смотревших» на чудотворную икону Смоленской Божией Матери. «Скрытая теплота патриотизма» и согласие своего душевного настроя с высшей правдой и волей Божией, отказ солдат от «водки» в «такой день» и многозначительное, суровое их молчание – всё это гармонирует у Толстого с атмосферой «Бородина» и восходит к духовной сущности «народной войны», открытой в новой русской литературе сначала Ф. Н. Глинкой в «Письмах русского офицера», а потом Лермонтовым.