Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

То неустойчивое и переменчивое состояние духа, в котором находился Лермонтов-поэт, Белинский называл «рефлексией». Это «переходное состояние», «в котором человек распадается на два человека»: «один живёт, а другой наблюдает за ним и судит о нём». «Тут нет полноты ни в каком чувстве, ни в какой мысли, ни в каком действии: как только зародится в человеке чувство, намерение, действие, тотчас какой-то скрытый в нём самом враг уже подсматривает зародыш, анализирует его, верна ли, истинна ли эта мысль, действительно ли чувство. И человек, пленённый противоречиями собственной природы, кружится и бьётся внутри себя самого, переходя от одного состояния к другому и нигде не находя для себя полноты и самоуспокоения».

Лирика Лермонтова во многом предвосхищает Достоевского: она разрушает иллюзию человеческой «самодостаточности». Отдаваясь последовательному и бесстрашному самоанализу, Лермонтов обнаруживает корень противоречивости и дисгармоничности внутри самого человека, совмещающего в своей глубине «священное с порочным». Главный источник мук и бед он усматривает не только во внешних обстоятельствах, но и в болезненном состоянии человеческой души. Именно в этом заключается одна из ключевых особенностей лирики Лермонтова, которая получит развитие в творчестве Достоевского и Толстого.

У юного Лермонтова есть острое ощущение социальной несправедливости, порой рождающее стихи, близкие по своей проблематике к лирике декабристов. В «Жалобах турка» (1829), прибегая к обычному иносказанию, поэт пишет:

Ты знал ли дикий край, под знойными лучами,
Где рощи и луга поблёкшие цветут?
Где хитрость и беспечность злобе дань несут?
Где сердце жителей волнуемо страстями?
     И где являются порой
Умы и хладные и твёрдые как камень?
Но мощь их давится безвременной тоской.
И рано гаснет в них добра спокойный пламень.
Там рано жизнь тяжка бывает для людей,
Там за утехами несётся укоризна,
Там стонет человек от рабства и цепей!..
     Друг, этот край… моя отчизна!

Но примечательно всё же, что и в этом явно спроецированном на лирику декабристов стихотворении политическая тема осложняется иной. «Умы и хладные и твёрдые как камень» у Лермонтова душатся не только гнётом политического режима, не только тиранической властью, а ещё и «безвременной тоской», от которой «рано гаснет в них добра спокойный пламень».

Тенденция к самоанализу ощутима здесь и в самом характере лирического монолога: начало его напоминает известные стихи из «Миньоны» Гёте, очень любимые романтиками школы Жуковского. Но у Лермонтова они наполняются смыслом, диаметрально противоположным. Райской стране, в которой «цветут лимоны» и «негой Юга дышит небосклон», Лермонтов противопоставляет «дикий» край, где рощи и луга «поблёкли», а люди одержимы разрушительными «страстями». Причём этот симбиоз поэтической системы Жуковского с поэтической системой декабристов не воспринимается как пародия. Традиционные поэтизмы у Лермонтова перестают восприниматься как «слова-сигналы», но принимают ярко выраженную субъективную окрашенность: за ними стоит личность автора – индивидуально неповторимого творца этого лирического монолога.

Одно из юношеских стихотворений Лермонтов так и называет – «Монолог» (1829):

     Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете.
     К чему глубокие познанья, жажда славы,
Талант и пылкая любовь свободы,
Когда мы их употребить не можем?

Казалось бы, мысль должна повести поэта далее к обличению современных общественных условий, не дающих возможности развернуться лучшим общественным стремлениям. Но у Лермонтова – иной ход:

Мы, дети севера, как здешние растенья,
Цветём недолго, быстро увядаем…

Мотивировка вялости и бессилия уводит читательское восприятие в сторону от привычных ассоциаций. Речь идёт о предопределённости этих качеств самой природой человека, живущего в суровом северном краю, где, безотносительно к общественной ситуации, «жизнь пасмурна, как солнце зимнее на сером небосклоне», и мгновенна, как короткое северное лето. Будто бы намечается возврат к политической проблематике. Но это скорее лёгкий намёк на неё, поглощаемый обычными у Лермонтова горькими сетованиями на недостатки и пороки своего поколения:

Средь бурь пустых томится юность наша,
И быстро злобы яд её мрачит,
И нам горька остылой жизни чаша;
И уж ничто души не веселит.