Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

Член литературного кружка С. Е. Раича, будущий профессор Московского университета С. П. Шевырёв поучал на страницах «Московского вестника»: «Говори чаще с самим собой, – о, как эта беседа богата мыслями! Она требует напряжённого внимания, а ты знаешь – степенью внимания измеряется гений человека. Тот мудрец истинный, кто умеет говорить с самим собой».

Всем предшествующим жизненным опытом, кратким по времени, но глубоким по сути, Лермонтов радостно откликается на этот призыв, на этот общественный запрос. Он очень интенсивно работает. Поток стихов заполняет одну тетрадь за другой. Стихи связаны между собой и напоминают дневник души, занятой напряжённым самоанализом. Слово «дума» является в них ключевым: «боренье дум», «тревоги ума», «пытки бесполезных дум», «всегда кипит и зреет что-нибудь в моём уме».

Он считает самосознание «божественным огнём души», даром Творца. «Назвать вам всех, у кого я бываю? – спрашивает юный Лермонтов в одном из своих писем и отвечает: – Я сам та особа, у которой бываю с наибольшим удовольствием. <…> В конце концов я нашёл, что лучший мой родственник – это я сам».

Юный Лермонтов размышляет о двойственности человека, о борьбе в его душе «небесных» и «земных» начал. Эта тема порождена умственной жизнью Москвы начала 1830-х годов. В январском номере журнала «Атеней» за 1830 год учитель В. Г. Белинского Н. И. Надеждин писал: «Дух человеческий есть гражданин двух противоположных миров. Как свободная сила разумения, он есть дух чистый, бессмертный – пришлец от обители горней, незримой земле; но сей дух облечён вместе плотию, слепленной из земного брения, – есть обитатель дольней видимой вселенной. Сия двойственность, различая самоё себя через самосознание, составляет основное начало человеческого бытия».

В творчестве Лермонтова эта двойственность осознается как источник трагического противоречия. В стихотворении «Ангел», которое мы приводили, душа помнит о своей небесной родине, тянется к ней, «скучные песни земли» не могут заменить ей «звуков небес». И потому душа, скованная земными оковами, страдает и тоскует об утраченном рае, стремится к совершенству, но никогда не достигает его. В стихотворении «Небо и звёзды» Лермонтов пишет:

     Тем я несчастлив,
Добрые люди, что звёзды и небо —
Звёзды и небо! – а я человек!..

Поэт не сомневается в бессмертии души и в том, что, отделившись от тела, она вернется на свою небесную родину. Русский поэт и религиозный философ Серебряного века Д. С. Мережковский писал: «Когда я сомневаюсь, есть ли что-нибудь, кроме здешней жизни, мне стоит вспомнить Лермонтова, чтобы убедиться, что есть».

Но одновременно в поэзии Лермонтова появляется другой, противоположный мотив – любви к грешной земле. В стихотворении «Земля и небо» он пишет:

Как землю нам больше небес не любить?
     Нам небесное счастье темно;
Хоть счастье земное и меньше в сто раз,
     Но мы знаем, какое оно.

Примирить «землю» и «небо», увидеть в земной красоте отблеск лучей небесной славы Лермонтов ещё не может. Он видит причину этого разлада в помрачённой грехом природе человека, находит «корень мук в себе самом». А в счастливые мгновения он готов примириться с небом и поверить в возможность союза его с землей:

Когда б в покорности незнанья
Нас жить Создатель осудил,
Неисполнимые желанья
Он в нашу душу б не вложил,
Он не позволил бы стремиться
К тому, что не должно свершиться.
Он не позволил бы искать
В себе и в мире совершенства,
     Когда б нам полного блаженства
     Не должно вечно было знать.

Здесь Лермонтову раскрывается смысл земной жизни. Он заключается в совершенствовании, духовном росте, открытии в себе божественной сущности:

Но чувство есть у нас святое
Надежда, Бог грядущих дней, —
Она в душе, где всё земное,
Живёт наперекор страстей;
Она залог, что есть поныне
На небе иль в другой пустыне
Такое место, где любовь
Предстанет нам, как ангел нежный,
И где тоски её мятежной
Душа узнать не может вновь.

Однако мгновенные прозрения или просветы вновь сменяются у Лермонтова сомнениями. Конфликт «земного» с «небесным», периодически возобновляясь, пройдёт через всё его творчество и достигнет максимальной степени напряжения в двух зрелых романтических поэмах: «Демон» и «Мцыри».