Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

Я берег покидал туманный Альбиона:
Казалось, он в волнах свинцовых утопал.
     За кораблём вилася Гальциона,
И тихий глас её пловцов увеселял. …
     Всё сладкую задумчивость питало.
Как очарованный, у мачты я стоял
     И сквозь туман и ночи покрывало
Светила Севера любезного искал.

Бесподобна звукопись Батюшкова – эта ласкающая, как мягкое покачивание на морской волне, мелодия из звуков «л» и приглушённого, сонорного «н». Во всём – предчувствие Пушкина с его элегиями «Погасло дневное светило» и «К морю».

Замена прозаической чайки поэтической Гальционой полна у Батюшкова глубокого смысла, открытого читателям, воспитанным на древней мифологии. В основе стихотворения лежит миф о Гальционе – прекрасной царевне, потерявшей друга жизни и превратившейся от тоски в морскую чайку, чтоб вечно сопровождать и вечно оплакивать любимого, утонувшего в морской пучине. Гальциона – это душа поэта, летающая над житейским морем, поглотившим её друга. Воспоминание о Петине сливается у поэта с тоскою о родине, «о небе сладостном отеческой земли».

Альбионом называли Великобританию древние греки и римляне, поэтической культуре которых Батюшков отдал щедрую дань. Имя Альбион носил предводитель саксов в их войнах с Карлом Великим в VIII веке. Тень друга, явившаяся перед поэтом, это ещё и тень героя. Вновь в лирическую элегию Батюшкова и прямо, и косвенно входит грозный гул истории.

События Отечественной войны повлияли на Батюшкова иначе, чем на большинство его современников, охваченных патриотическим пафосом. Жуковский посвятил этой войне героическую песнь «Певец во стане русских воинов», Батюшков – грустную элегию, полную тяжёлых раздумий о судьбах человеческих. Поэта поразила жестокость народа, культурой которого он жил и питался долгие годы. Наступил кризис просветительского мироощущения, отречение от европейской мудрости эпохи XVIII века. В специальном нравственно-философском трактате «Нечто о морали, основанной на философии и религии» Батюшков пришёл к мысли о коренной противоречивости человека и о тщетности всех философских построений, основанных на ничем не оправданной вере в неизменную и добрую его природу.

«Вот почему все системы и древних, и новейших недостаточны! Они ведут человека к блаженству земным путём и никогда не доводят. Систематики забывают, что человек, сей царь, лишённый венца, брошен сюда не для счастья минутного; они забывают о его высоком назначении, о котором вера, одна святая вера ему напоминает».

«Весь запас остроумия, все доводы ума, логики и учёности книжной истощены перед нами; мы видели зло, созданное надменными мудрецами, добра не видали. Счастливые обитатели обширнейшего края, мы не участвовали в заблуждениях племён просвещённых: мы издали взирали на громы и молнии неверия, раздробляющие и трон царя, и алтарь истинного Бога; мы взирали с ужасом на плоды нечестивого вольнодумства, на вольность, водрузившую своё знамя посреди окровавленных трупов, на человечество, униженное и оскорблённое в священнейших правах своих; с ужасом и с горестию мы взирали на успехи нечестивых легионов, на Москву, дымящуюся в развалинах своих; но мы не теряли надежды на Бога, и фимиам усердия курился не тщетно в кадильнице веры, и слёзы и моления не тщетно проливались перед Небом: мы восторжествовали».

Батюшков ссылается на мудрое предсказание французского писателя-романтика Шатобриана, творчеством которого он теперь увлечён. «Назад тому несколько лет Шатобриан сказал: “Храбрость без веры ничтожна. Посмотрим, что сделают наши вольнодумцы против козаков грубых, непросвещённых, но сильных верою в Бога?” Все журналисты вступились за честь оскорблённой великой нации; но предсказание сбылось».

«Легионы непобедимых затрепетали в свою очередь. Копьё и сабля, окроплённые святою водою на берегах тихого Дона, засверкали в обители нечестия, в виду храмов рассудка, братства и вольности, безбожием сооружённых; и знамя Москвы, веры и чести водружено на месте величайшего преступления против Бога и человечества».