Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

У Матвея, патриархального крестьянина, эти мечты окрашиваются в утопические тона. «Земля обетованная» или «вторая родина» представляется ему такой же, «как и старая, только гораздо лучше»: «Такие же люди, только добрее, такие же мужики, <…> только дети здоровее и все обучены в школе, только земли больше, и земля родит не по-нашему; только лошади крепче и сытее, только плуги берут шире и глубже, только коровы дают по ведру на удой… И такие же сёла, только побольше, да улицы шире и чище, да избы просторнее и светлее, и крыты не соломою, а тёсом… а может быть и соломой, – только новой и свежей… И должно быть, около каждого дома – садик, а на краю села у выезда корчма с приветливым американским жидом, где по вечерам гудит бас, тонко подпевает скрипка и слышен в весенние тёплые вечера топот и песни до ранней зари. <…> Всё такое же, только лучше. И, конечно, такие же начальники в селе, и такой же писарь, только и писарь больше боится Бога и высшего начальства. Потому что и господа в этих местах должны быть добрее и все только думают и смотрят, чтобы простому человеку жилось в деревне как можно лучше…»

И вот с точки зрения патриархального идеала русского крестьянина Короленко судит американскую «свободу» – скупку голосов во время «демократических» выборов агентами Тамани-холла, полицейские насилия под видом «демократической законности», нищету и безработицу, всеобщую продажность и разобщённость людей при развращающем всевластии денег, дьявольскую суету и грохот городской, машинной цивилизации.

Обращаясь к своему другу Дыме, попавшему под влияние агентов, желающих купить его голос, Матвей Лозинский с негодованием говорит: «Слушай ты, Дыма, что тебе скажет Матвей Лозинский. Пусть гром разобьёт твоих приятелей, вместе с этим мерзавцем Таманиголлом, или как там его зовут! Пусть гром разобьёт этот проклятый город и выбранного вами какого-то мэра. Пусть гром разобьёт и эту их медную свободу, там на острове… И пусть их возьмут все черти, вместе с теми, кто продаёт им свою душу…»

Но в этих словах Матвея Лозинского ещё не сказано всей правды об Америке, познать которую пока не может человек «без языка». В бесприютных скитаниях по Нью-Йорку Матвей столкнётся с людьми, ему близкими, примет участие в митинге безработных, почувствует солидарность с людьми труда. А потом судьба сведёт его с человеком, с которым он не смог бы свободно общаться в России.

Это сын помещика, совершивший когда-то на родине странный с точки зрения мужиков поступок. Вместо того чтобы оттягать спорные земли у крестьян, он предложил мужикам скупить у него эту землю с уступками в их пользу «по всем пунктам». Мужики объяснили это легко и просто: «барчук прокутился, наделал долгов и хочет поскорее спустить отцовское наследие».

И вот теперь, в свободной Америке, Матвей встречается с этим помещиком Ниловым. В России он не нашёл с ним «общего языка». В Америке, работая вместе на лесопилке, мужик и барин этот общий язык находят.

В финале повести Матвей обретает и клок земли, и дом, и жену, и свободу. «Но он забыл ещё что-то, и теперь это что-то плачет в его душе… Уехать туда… назад… где его родина, где теперь Нилов с его вечными скитаниями… Он крепко вздохнул и посмотрел в последний раз на океан». А там две чайки снялись с мачт парохода и понеслись по ветру… «туда… назад… к Европе, унося с собой из Нового света тоску по старой родине…»

В письме к жене на пути в Америку Короленко писал: «Но если бы мне всё-таки пришлось воспитывать здесь детей, – я считал бы это большим несчастьем. <…> Мне страшно подумать, что моим детям был бы непонятен мой язык, а за ним и мои понятия, мечты, стремления! Моя любовь к своей бедной природе, к своему чумазому и рабскому, но родному народу, к своей соломенной деревне, к своей стране, которой хорошо ли, плохо ли – служишь сам. В детях – хочется видеть продолжение себя, продолжение того, о чём мечтал и думал с тех пор, как начал мечтать и думать, – и для них хочется своего родного счастия, которое манило самого тебя, а если – горя, то опять такого, какое знаешь, поймёшь и разделишь сам!»

«Бог с ними, с Европами и Америками! Пусть себе процветают на здоровье, а у нас лучше! Когда мы ехали вначале, – все отмечали, что лучше у других народов. А теперь все ищем, что лучше у нас. И много у нас лучше. Лучше русского человека, ей-Богу, нет человека на свете. И за что его, бедного, держат в чёрном теле!»

Об этом же он поведал в другом письме: «И всё-таки, если бы мне лично предложили жить в Америке – или в Якутской области (разумеется, с правом приличного передвижения), – поверите ли Вы, что я бы вероятнее всего – выбрал последнее. Плохо русскому человеку на чужбине. И, пожалуй, хуже всего в Америке. Хороша-то она хороша и похвального много, – да не по-нашему всё. Вот почему там русский человек тоскует больше, чем где бы то ни было, в том числе и такой русский человек, который знавал Якутскую область».

Последний период жизни и творчества