Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк!

Папа договорился с отелем о возмещении ущерба. В обмен те пообещали забрать заявление. Папе пришлось влезть в кредит – такой, что о сумме ему страшно и думать, и уж, конечно, он не собирается возвращать деньги в одиночку.

– Тебе придется найти нормальную работу, Федя! Думаю, будет лишним говорить это, но оплачивать твою квартиру нам теперь тоже нечем. Тебе придется переехать к нам с мамой.

Вечером Федор Глухов курит одну за другой сигареты, слоняется из комнаты в кухню и обратно в своей квартире на Хитровке и не знает, с чего начать переезд. В мыслях – совершеннейший разброд, в зеркале – изможденное лицо человека, которого протащило через огонь и воду.

Его взгляд падает на «Макбук», лежащий на полу рядом с диваном. Федор открывает его, брезгливо морщится, потому что крышка «Макбука» заляпана чем-то красным и липким, набирает в адресной строке интернет-браузера название своего блога – Glam Yourself и входит в зону администрирования. Затем – секунду поколебавшись – он удаляет все фотографии и записи.

«Вы действительно хотите удаления?», – будто бы недоумевая, переспрашивает компьютер. Федор с силой бьет пальцем по клавише: «Да!»

Гонконг, район Юньлон, швейная фабрика

– В конце концов, они пошли на мировую. И, боюсь, не сделай они этого, я бы сам выкинул белый флаг. Терпеть это далее становилось невыносимо.

Мы выдержали натиск милиции – не без помощи западных телеканалов, журналисты которых окопались в лагере в ожидании хороших кадров. Те не заставили себя ждать. При появлении омоновцев в полной боевой экипировке стало ясно – кадры будут что надо. В шлемах и нагрудниках, с дубинками, болтающимися на бедрах, и странными, похожими на печные трубы предметами, в которых знающие люди сразу определили пушки для стрельбы газовыми снарядами, ОМОНовцы выглядели как зловещая армия сатаны. И, конечно, они сразу повели себя в обычной манере: взялись крушить палатки и хватать, кого ни попадя, из-за чего журналисты испытали настоящий экстаз.

Когда из-за деревьев словно прицелы снайперских ружей высунулись телекамеры – не меньше десятка телекамер, и у каждой крупными буквами написано иностранное название телеканала – полицейские с грустью осознали: обороты придется сбавить. Никому не хотелось казаться извергом перед лицом мировой общественности. Никто не хотел брать на себя ответственность за кровь, которая должна была вот-вот пролиться. Позже, один из бойцов даже попытался дать комментарий западным журналистам – чтобы как-то объяснить происходящее и оправдать свое присутствие – но получилось донельзя хреново. «Мы просто выполняем приказ», – сказал он, откинув забрало шлема, под которым открылось раскрасневшееся веснушчатое лицо. «Чей приказ?», – последовал вопрос журналиста. «Ну… Это… Я не вправе раскрывать имена», – замялся он. После этого всем стало ясно, что карательная операция провалилась и ее придется свернуть.

Мы выдержали диверсию провокаторов. Как-то под вечер в лагере появились странные люди, несомненно, подосланные заказчиками трассы – они пытались предлагать деньги в обмен на дезертирство. Мне доложили об этом адъютанты – да, да, у меня теперь были адъютанты, целых три, что шло очень на пользу имиджу бесстрашного полевого командира, какой за мной закрепился. К провокаторам отправили группу устрашения, довольно многочисленную. Они были биты и изгнаны, а я после этого инцидента произнес перед народом вдохновенную речь: «Товарищи, братья, родные мои! Они думали купить ваши благородные сердца деньгами, но они жестоко просчитались! Наша идея не продается! Наша свобода не продается! Наш лес не продается! Ура, товарищи!»

В конце концов, они пошли на переговоры. Приехали Гузман и Кацман – на той же черной машине, в которой они появились впервые у ворот фабрики – и озвучили альтернативный вариант: «Трассу строят чуть левее, пострадает лишь часть леса, а другая часть останется жить». Эти слова встретил возмущенный гул. Визитеры занервничали: «Почему вы не согласны? Это хорошее предложение, которое устроит всех». Я выступил из толпы: «Либо остается весь лес, либо идет война до конца». Гузман скривился: «Знаем мы ваш лес». А Кацман добавил: «Вас нужно засадить, честное слово». Из его уст это прозвучало как комплимент.

Тем временем наступил декабрь. Пошли снегопады. Несмотря на кажущийся бодрый вид и пафос речей, мой боевой дух стремительно падал. Когда я возвращался с фабрики, куда продолжал выбираться ежедневно, и смотрел со стороны на наш лагерь – на присыпанные снегом палатки и застывшую спецтехнику, мне казалось, я смотрю какой-то фантастический фильм. Моя роль в нем была одной из главных. Но – будем откровенны – разве я рвался исполнять ее? Разве я не получил ее по какой-то нелепой ошибке?