Еду в Курск, остановка в Воронеже, захожу на автовокзал выпить кофе. Пятнадцать рублей — и мне достаётся низкий, кофейного цвета снаружи, серый внутри, пластиковый стаканчик. На дне порошок, лёгкий стимулятор и наркотик. Сам уже наливаю по вкусу кипяток из бака и немного сырой воды из-под крана. Зал, где жрут, в пиздеце: грязь на полу, хрень на столах... Прислоняюсь к стенке и потягиваю кофе. Рядом бабка, от неё за полметра несёт водкой и перегаром, глаза живые и ясные, голубые, умные глаза; разбитые и опухшие от бухла губы, одежда почти в порядке, примерно как моя, может если чуть похуже. «Молодой человек, у вас не найдётся два рубля». Лезу в карман Пашиной куртки, где мелочь перемешана с клочками бумажек. Люблю мять и рвать в кармане бумажки, вертеть монеты. Высыпаю ей в рукавицу. «Ты думаешь, я на что собираю? На хлеб собираю? Нет, сынок! На чекушку собираю. Выпить хочу». «Да мне же всё равно, на хлеб или на чекушку». «Тебе-то всё равно, а мне не всё равно, и знаешь, почему? Потому что я перед Богом правду сказала, вот не вру что на хлеб, а как есть говорю, на чекушку... у меня сегодня подругу... убили. Мы с ней вместе живём. Я пьяная была. Под утро слышу будто что-то тащщуть тяжёлое. А она сама пышная такая. И два мужика. И сами же они, видать, и вызвали ментов. Потому что и десять минут не прошло, как менты приехали. Говорят, бабка, вставай, поехали с нами. Ну что же, говорю, поехали. Как привезли я говорю у вас тут тепло говорю может меня тут положите я посплю. Они говорят бабка ты что охуела а я говорю да охуела здесь тепло а я спать хочу. Лежу а этот их следователь такой злой — с чего он такой злой? Орёт вставай! И давай меня ну как зовут там имя отчество адрес а я говорю я что ли её убила а он давай говори кто приходил. А я говорю я спала. Я пьяная была. Вы меня и разбудили когда приехали. А если бы вы не приехали то хер бы я и проснулась. Тут он меня по ебальнику как бабахнет. Я говорю если синяк будет на роже то я завтра утром к вашему начальнику пойду это я обещаю. За что меня бьёшь? Он говорит иди отсюда! Я к остановке иду по стеночке. Смотрю он сзади — это — догоняет. Говорит ну чего идёшь-то? Куда идёшь? Я говорю на автовокзал. Он говорит ты к начальнику-то не пойдёшь завтра? Испугался! Я ему говорю я, говорю, не такой человек, как вы! А он говорит какой я человек? А я говорю вы сами знаете какой. Я вас не сужу вы себя сами знаете а я не сужу вы мне на фиг, так и сказала, на фиг не нужны. Он говорит ох теперь и за словами следишь- то! А я...» — тут вбегает невысокая крепкая чувиха моих лет: «Отпустили! Сразу отпустили!..» — и суетится вокруг бабки, не глядя на меня. Я иду на съяб.
Говорят, Обезьянов, играя эпизодическую роль в немецком мэшап-ремейке фильмов «Жюль и Джим» и «Земляничная поляна», увлёкся кислотой, настолько, что помимо психики загубил зубную эмаль, и ушёл в протестантский монастырь. Отходя и восстанавливаясь душевно после безумных трипов и жестоких последующих угрызений поверхностной совести, он бродил по дому, курил траву и ел сочные, сладкие пирожные, заляпывая любимые липкими книги пальцами. В спальне на полу его маленькая дочка Диана играла серыми Зайцами которые зачем-то гонялись друг за другом в ограниченном пространстве. При этом она хлёсткими хореическими двустишиями самозабвенно комментировала происходящее, не замечая отца, который, не решаясь войти в комнату и помешать девочке, глубоко воткнул в проёме, с пакетиком из-под пирожного и бутылочкой в повисшей деснице, левым плечом прислонясь к дверному косяку.
Шибко зайчик побежал,
А за ним бежит Хлорал!..
— декламировала Диана, выстукивая варварские дроби зажатыми в пухлых кулачках истрёпанными Зайцами по издавна неубранному, всему в крошках и пепле, ковру Обезья- новской спальни. Олег прислушавшись уловил отголоски книги «От Двух До Пяти». Он спросил: а почему Хлорал? Он ждал любого ответа кроме который получил от дочери.
Она сказала: «А, это же принц с глазами мотылька, одно из имён которого — Хлорал, папа.» — и вернулась к Зайцам как бы то ни было, то есть, я хотел сказать, как ни в чём не бывало.