Русская нарезка

Вернулись времена шахидов-смертников. Сегодня в метро снова взорвались люди, как тогда, помнишь, мы ещё жили в Москве, в переходах и в рукой подать от Кремля, ещё позво­нил тебе узнать всё ли хорошо, не коснулась ли тебя вся эта хрень, а теперь и ты и я далеко от столицы и вряд ли взо­рвёмся в метро... Двадцать человек. Люди разлетаются на куски, и, если мы не покаемся, все так же погибнем. Всё как в начале светлых нулевых. В метро толпы, перекрыто. Про­ехать три-четыре остановки на такси — тысячи, тысячи, оз­лобились — бомбилы наживаются на беде! Показатель бес­стыжего времени, оскал стяжательства, разобьём им лобову- ху, отхерачим зеркала. Если бы вы знали, какие времена и какие оскалы у вас впереди... Навар и неразбериха; публику­ют ложные списки погибших, затем настоящие. Президент пьян и это рекламируют. Никому так не выгодны взрывы в Москве, как нашей власти. Одни гайки в поясах шахидок рвут нас на куски другие власть закрутит вокруг нас и мы скажем спасибо ведь мы боимся террористов и хотим поряд­ка и безопасности а свобода нафиг она нужна и демократия паршивое смешное слово что за младенчество мы все за вас да и зачем нам вообще выборы вы сами договаривайтесь а мы вас поддержим. Неофициальный, печальный, чрезвы­чайный, друг народа обещает найти и уничтожить и жалует­ся, что людей не вернуть. Среди кусков мяса, налипших на сумки, разорванных челюстей, людей перепачканных в кро­ви с мозгами, обтирающихся, отряхивающихся и идущих на работу, один хрен идущих на работу, среди озверевших мен­тов

Всё затихло и мир поник вечером Страстной Пятницы дождь остановился на чёрной коже чугунной ограды зелёно­го храма троллейбусы медленно танцуют на площади

Храм стоит высоко над церемонным траурным танцем троллейбусов номеров один и семь. Как хорошо кофейный и красный цвета обёртки передают вкус батончика внутри неё! А роза может говорить о чём-то простом и насущном, как сама жизнь. Ложка, вилка и нож лежат рядом, как будто предлагают мне свой истинный смысл. Знаешь, иногда лю­бящим не дано прозрения в душу любимого. Никто не об­нимает никого полностью. Чудо не становится законом. В руках Николая холодный благородный пластилин слов. В устах они чистый свет. Кто видит их в устах? Кто сознал ус­талость твоих дёсен? Кто познал твоё нёбо? Кто полюбил твои усы? Солнечный пушок в отчаянном отрицании и воля под дождём, тогда тоже была такая весна! Я помню тот хо­лодный дождь и серое, светлое небо! Приговор! И конец! Всё с тех пор уже кончено, уже надрыв и притворство, что также не умаляет ценности, вообще всё ведь прекрасно, тогда, под зонтом, у хлебного магазина. Но мир не почернел, ничего не поблекло вокруг, полнота жизни оставалась со мной, я нико­го тогда не убивал и поэтому красота осталась в каждой кап­ле, да я и надеялся что ты не сможешь лишить себя и меня но у тебя была огромная жизнь впереди и ты сумела. Голый. Весь мир голый. И его будут больше бить но смотри духом и сознаешь. Это целая сумка достопримечательностей и аль­бом предметных молитв. Где невинный, там обвинили, там наказан, а где виновен, там молчали с презрением и я пошёл дальше. Время было близко, и пророчества сбывались до­словно. И не под аплодисменты он это совершал... Не под овации... В этот момент меня что-то тронуло и я запомнил это навсегда. Старого здания уже нет. Мы переехали в новое. Общение с природой сократилось. Ни тебе ветра, ни глины под ногами. Правда хотя бы в виде критерия. Кто таскал из кухни сало, у того хороший слух. Учёные приравняли ско­ромную еду к наркотикам. Страх оскоромиться, страх осту­питься, испачкаться, страх вместо радости, вечная слежка и рёв гоночных моторов в сливе ванной, вот ещё о чём вспом­нил, а как же, о том, как женственно её мужество, прекрасна решимость, как хочется отдать ей всё, а он, стоящий рядом, вдруг делает глупое лицо и тупо, как муха в подъезде, гово­рит о том как именно он сумел её сочинить. Неужели я больше никогда тебя не увижу?

4.

Выносят из-под огня... Аккуратно кусает себе руки... Тре­угольный взгляд нелепо катится... Вы можете поспать, броса­ет... не глядя... Вялый низкий огонь вдалеке... Теперь идём на огонь, как если бы землю наклонили... Его бросают... Но­силки врезаются в жидкую грязь... Медленно тянет руку к животу... Вдруг весь падает... Вот и всё учение... Ничего не вспомнил... С отвращением... Вся эта грязь... И откуда может быть столько пота... Когда так холодно... Валится рядом, и вытираю тёплое с лица... Это даже не кровь... Меня сбивает с ног... Повезло упасть там, где больше снега... Не хочется вставать... Все несутся мимо... Никто не обратит внимания... Смотрю на тех, кто падает... Только на тех, кто падает.