Русская нарезка

Родилась двадцать восьмого марта... Сидел за столом тём­ного дерева... Писал на бумаге цифры без цели... Встал, задел чернильницу... Отдёрнул руку... Медленно к окну, смотрел на спокойный, тихий дождь. Белый кот... Быстрые громкие ша­ги... Прямо над головой... Пальцами к оконному стеклу... За­снуть, хотя бы на пять минут... Распахнулась и хлопнула дверь... Положил голову на руки... Душно, вокруг по- немецки... В шестом ряду партера, хорошо видна сцена в тё­плых цветах... Девушка с тонким лицом коснулась его корот­ким одобрительным взглядом. Америка и восстановление России... Чистым платком пот вокруг глаз... Спокойно мол­чал и казаться намного старше... Всё хорошо, радуется, не устала, торопится, ступени скрипят... Его руки на спинке кресла впереди... Они же и у него под головой, на столе, за­текли...

Электрический свет вспыхнул ярче. По потолку проноси­лись тени. Отошёл на два шага вглубь и медленно покло­нился. В эту минуту через три ряда встал человек... Выкинул руку с револьвером и выстрелил в сторону сцены... Взял ре­вольвер уже двумя руками, прицелился и снова выстрелил... Стоял растерянно, не думая убегать... К нему снизу подполз толстый человек, повалил его на пол. Встал и полез вперёд, надеялся отнять револьвер... Сам полез по головам и плечам... Выбрался на трибуну... Выстрелил почти в упор... Что-то ме­шало встать... Смеялся и не отпускал... Подбежал и ударил по руке с револьвером... Встал и вытянул вперёд маленькую бле­стящую коробочку, будто предлагая портсигар... Вскочил и выстрелил не целясь и эта пуля наконец нашла... Тотчас, как кукла, сложился к ногам... Во все стороны... Отстреливался... Люди падали... Тронула его плечо, посмотрела...

Темнота за окном долго сгущалась и этому казалось не могло быть конца внутри времени. Не слышали тех звуков, которые успокаивали их больше всего, не замечали... Выве­ли... Не вывели полностью... Статьи соглашения... Руками куда-то в белый воздух... Приносит лампу. Свет мерцает, по­том ровно... Отец под впечатлением сна. Ему хочется ска­зать... Сердце стягивается, в кошельке со шнурком, руки тя­желеют... Не говоришь, их как будто нет...

У матери голос напряжённый неестественный она никогда не говорит искренно. Отец оживляется когда говорит об от­влечённых вещах но чем важнее слова тем безжизненней го­лос... Быть везде куда бы ни падал её взгляд... Все расходят- ся...Стол убирают...

Его ставят только, если две семьи ужинают вместе У них всегда есть время друг для друга Они всё чаще вместе

У неё честный запах... Старый... Внутри узора на ткани, он вид сверху на тёплый лабиринт... Они молчат вместе... Огонёк лампы притягивает внимание... Год в постели... Научилась чи­тать... Задуматься над формой мысли положив книгу на живот и глядя в потолок... У неё своя воля, и она живая. Вдавливала в подушки... Читала, наклонясь сверху... Все они похожи друг на друга... Желание быть похожей на неё проходит... Прохо­дит и желание нравиться ей... смотрит... спокойно... послуш­но опускает... глаза встречаются... страницу, заложенную го­лубой шёлковой полоской. Мировая война. За окном деревья без листьев поднимают нарисованные руки к белому небу. Замечает... На рукаве платья, смахивает резким жестом... Как смотрят в окно, как протирают пыль, руки на столе — всё говорит о скорой смерти... Запирается и сутками не выходит из кабинета... Больше всех страдает бабушка... Даже её запах меняется... Одна в своей половине дома... Не хочется вхо­дить, особенно, когда говорит с призраками, чаще всего с одним... Все сидели вместе внизу, молча, но всё-таки вместе, над столом кружился мотылёк, потом упал на скатерть и полз, и тут бабушка закричала так, что действительно... уже сидела без движения, и в глазах одно стекло, как игрушечный лёд из стекла в кукольном доме, тёплый, бесцветный

Ранняя весна... Пустых полей, садов... Машины, которых раньше немного, теперь повсюду, чёрные, раскалённые под солнцем... Подавлены свободой... Хотелось петь, нужно бы­ло идти... Везде в доме электрическое освещение... Замерла, прижавшись к ветке, смотрела, как двое цыган... Подвесить над костром чёрный котёл... Переходить через дорогу, даже просто выходить посмотреть, и тем более играть с цыган­скими детьми — строго запрещено... заставят делать страш­ные вещи

После запрета только и делала что забиралась на старую яблоню и часами смотрела на цыган. Отец, может быть, со­всем не отец ей, мать уж точно ей совсем не мать, среди цы­ган она станет своей, примут её в яркие краски, разговоры у костра... Мать возвращалась с собраний заряженной против цыган и наэлектризованной «выслать из страны... хватит нам уже отбросов со всего мира» гордился тем, что сохранил ра­боту