Русская нарезка

— Насколько меньше? — сказал Ёжиков ещё до того, как пауза закончилась. Ортенбургбдт подождал, пока не закон­чилась пауза, досадуя на нечуткий Ёжиков дух. Он ответил на вопрос Ёжикова. Ёжиков вышел из кабинета начальника и присел на диван в фойе, обдумывая услышанное. Значит, Жуков перед прошлым интервью запихивал себе ордена в жопу, жрал их, засовывал в порезы, потом, размешав малень­кие орденки в молоке, пил его столько, что Таррару хватило бы запить обед Двадцати Восьми Панфиловцев, потом ещё ширялся мутной взвесью, и в конце концов лопнул. Не взо­рвался, конечно, обдав Джазова брызгами и ошмётками (Ёжиков захихикал), даже не развалился на куски, но лопнул, медленно треснул, может быть, это даже страшнее? Во вся­ком случае, взорвался — страшно, да, но и смешно. А если с глухим, едва различимым, нет, таким, негромким, неявным, но вполне себе различимым, даже и ощутимым, тяжёлым, и, главное, необычным, ни на что непохожим, неожиданным и не сразу который распознаешь — ставящим в тупик, вопро­сительным звуком, со сдавленным звуком — весь сдвинулся, повернулся — раскрылся, и вывалилось изнутри — что? Плавник? Акулья печень? Жёваная магнитофонная плёнка? Рак?.. И вот сжимая диктофон. Два посеребрённых микро­фона торчали из него, улавливая ритмы несуществующей действительности.

Раскинула карты, нагадала несчастье — смерть — в се­мье.

Когда вы поняли, что ХТС — это Волк-машина?

Сегодня. Сегодня рано утром в душе. Я каждое утро принимаю душ. Контрастный. Бодрит. И зарядку делаю. У меня, вот, гантели. О чём мы говорили?

Вы написали, что Разделение.

Да, но я не имею Волк-машину! В виду. Я писал о раз­делении и рекомбинации в Сундуке, но я мыслил с акцентом на перестановку, накопление одних комбинаций и вымыва­ние других, я имел в виду, что части совершенно разделены, а не что некое целое делится Сундуком на части. Оно и не делится; Сундук, он имеет дело уже с условными элементами в их первоначальных ооотноошах.

Простите. В их перво. в чём?! — не верил Ёжиков ушам.

Помните полифоническую поговорку времён Двадцать Третьих чтений? Сколько вам было лет, когда. не помните?..

Какую?

Ооотнооши котов и лыккуропагжлпов птючковидных малоизучены. — Жуков закрыл глаза, застыл, будто укла­дывая что-то внутри себя. Затем открыл снова. Каждая из его седых ресниц была увешана, как веточка ёлки, пятью или шестью микроскопическими орденами. Ёжиков подумал, что могли чувствовать живущие в корнях ресниц паразитические черви

Сундук — не более общий случай, а более творческий. Он поможет выплыть сокрытым звукам жизни. А Волк- машина — аналогично — для текстов: создаёт новые смыслы текстам. Машина интерпретации. Машина обретения смысла в интерпретации.

Волк-машина, можно сказать, правит пургой.

Нет, она для этого недостаточно безумна, хаотична, она не производит ужас. Кроме того. это. как если. ска­зать, что некая виртуальная машина экономики правит жбы- хом. Только подобие одержимой личности может править жбыхом или пургой. Хотя, конечно. Не стоит переоцени­вать. Если вы не видите пурги. Не видишь пурги?

Не вижу.

А я — вижу, — сказал Жуков. — Я понял, что дух у них один и тот же, и зря я так искал Хорошо Темперирован­ный Сундук. В этом мире по-настоящему интересна не пере­становка. Не это. перераспределение. а творчество. Но­вое. Разрыв.

А вы способны на. — выдохнул Ёжиков.

Нет, когда приходит смерть, ты уж умри, как чело­век, — сказал Жуков.

Что? — удивился Ёжиков.

Трус! Надо было застрелиться, — сказал Жуков.

Ёжиков вернулся к начальству. Он заметил, что Женя что-

то искала в предбаннике. Она вышерстила жёлтые, истлев­шие бумаги на столе, выдвинула откуда-то ящик (звук этот вызвал в уме Ёжикова яркий образ пустыни: ветер, песок, хо­лодное в ярости солнце), заглянула, задвинула. Подождав мгновение, смерив Ёжикова взглядом, Женя опять выдвинула тот же самый ящик, и на этот раз из него достала книгу в се­ром переплёте.

Нашлась? — сказал Ёжиков.

Вы к Алексею Иванычу? — сказала Женя. Что-то дёр­нулось, и за окном оказалась ночь, глухая, совершенно нера­бочая, ночь из другой половины мира, ночь из тени, седло­виной накрывшей располосованную карту, ночь из-над океана. «Этому миру недолго осталось существовать», — по­думал Ёжиков. На лице Жени тоже отразилась перемена времени суток, она

Вот уже и ночь, — сказал Ёжиков.

Алексей Иваныч деловито

Садись! — показал рукой, — ну, что, успешно? Не лопнул старый перун?

Почему старый перун? — Ёжиков, — Нет, он больше внешне, да и не так увлекается, это преувеличено

меру знает

да меру если можно так это ска

ну я обещал что можешь спросить спрашивай! — ра­достно Оортндтенбургбдт. «Бартд Ван Оортндтенбургбдт Алексей Иванович, вот что у него на табличке на двери те­перь написано», — с лёгким подумал Ёж.

А ведь ты — Ёж! — сказал Оортндтенбургбдт.

Нет, это не туда пойдёт наша беседа. Так всё пойдёт в пизду. Я вообще-то пришёл специально чтобы.

— Какая разница? — Разумно и убеждающе выговорил- пропел А. И. Оооортндтендбурдгбдт. — Ты не видел, что сейчас было? Раз — и ночь! Я даже, блядь, на часы не смот­рю.

Посмотрите.