Русская нарезка

Всё началось в августе или сентябре 39-го года. Тогда всё это движение, связанное с войной, с армией, заволокло, за­хлестнуло умы молодых. Быть военным круто, быть в форме круто, и круто употреблять наркотики. Единственная привя­занность, единственное измерение жизни — Родина. Отдать ей всё. Честь, жизнь, свободу, все силы, мысли и все чувства. Любовь казалась проявлением жизненной силы, а это глав­ная обязанность советского человека — в условиях нашей жизни проявлять максимум этой силы, радости, оптимизма, здоровья, быть разумным и честным широкоплечим зверем с ясными, чистыми глазами, правдивыми и безжалостными. Унылый — предатель. По настоящему своим мог быть толь­ко живущий в полную силу человек. Обязан поддерживать любовное напряжение своим личным примером, поскольку все личности скроены по одним лекалам, то любой мог по­любить любую, каждый человек жил у всех на виду и вместе со всеми, твоя жизнь чем-то определялась полностью, что-то было единственным путём для всех частей тела, души, духа. Наркотики тоже создают из человека существо с единствен­ной привязанностью. Эти две системы полностью совпадают или совсем друг друга не терпят. Волна военной моды прока­тилась и по мне. В стране шла мобилизация, никем не объ­явленная. Молодёжь выдёргивали из последних классов школы и заставляли пахать на благо нашей огромной, всюду всё заполнившей армии, весь уклад жизни был уже такой, будто давно идёт война, так что, когда она началась, мало что пришлось всерьёз менять. Не будь войны, мы, как фашисты, ушли бы в невозвратную даль от истинного человеческого лица. Война не дала нам перестать быть людьми. При всей огромности той страшной цены, что заплатили мы, пройдёт недолгое время, и погибнем-таки мы, погибнем и перестанем быть людьми, погибнет и мир, так что одна надежда останет­ся нам, на воскресение, сиречь на чудо, потому что бесчудес­ный взрослый распорядок, как его не поверни, как ни вей эту верёвочку, конец один — смерть, и безумие, оазис ужаса в пустыне тоски да печали, как сказал однажды французский поэт Бодлер. И ведь есть воскресение, есть и чудо. Вот из школы нашей скольких понадёргали, кто платить не мог, и закончить не дали, а я закончил, поступил и в институт, не иначе, как чудом. Квартира у нас была на четыре семьи, в трёх семьях кого-то арестовали, а мою обошли стороной. Дрожать они, родители, дрожали, и спать не спали, и часами шептались, хотя самый тихий шёпот кто-то всегда слышал, и к окну подходили, и шаги на лестнице слушали. Обошлось. Трагедию пережили; фарса не вынесли. Весь первый курс института проторчал я, прокурил дурь, в дворах Ленинграда, арках, под мостами, в подъездах, скверах и квартирах, знако­мился, общался и курил модный новый сорт гашиша под на­званием .. , да и простой советский план из Киргизии, Ка­захстана и Ирана. Жизнь была прекрасна, хотя бы потому уже, что все мы были студентами, молодыми людьми, ещё не разочаровавшимися в жизни. Летом после окончания перво­го курса я попробовал ещё не синтезированный тогда нарко­тик ЛСД. Сейчас ЛСД как-то связан с марками, но тогда он существовал в форме красновато-коричневой пятиконечной звезды, это был советский, сталинский ЛСД. Мы собрались впятером, разделили по лучику и вкусили лжерелигию буду­щего. Трип вышел отличный. Мы всю ночь гуляли по мок­рому от дождя Ленинграду. Смотрели на воду в канале. Ни­чего особенного, просто всё было необычным и новым, как от первой любви, к тому же очень забавным. На втором кур­се я попробовал псилоцибиловые грибы. Грибы — это уже совсем другое, не марихуана, не кислота. Что-то из духа при­роды, который всё мне дал, о чём я просил его, только зачем- то приставил ко мне мотылька-политрука. У меня была толь­ко инструкция в закрытом пакете. Хотя я видел, что они над кипящим чайником расклеили его, прочли и запечатали об­ратно. С тех пор я использую сургуч. С детства люблю сур­гуч. Мать швырнула конверт на стол, когда я мирно пил чай, слегка, впрочем, подёргиваясь.

Вот они, твои поганки будущие.

Отец смотрел исподлобья и следил как я буду реагировать на то что они открывали и смотрели. Мне всё равно. Пускай идут и сами собирают, расхищают народное добро. Два раза я ошибся с выбором и наедался совсем не теми грибами. На третий раз мне повезло. Наставление юным сердцам: бейся, бейся лбом в стену, лоб заведомо крепче. После второй, по­следней моей неудачной попытки я долго ходил по лесу, по­ка не сознал окончательно, что снова наелся чего-то не того, тогда вышел в поле, прямо под закат, в мух, и ветер или что- то ещё выло почти незаметно, однако ясно слышно. В ниж­ней части лёгких и позади глаз я чувствовал тоску и печаль. Когда я пришёл домой, родители мои сидели молча за сто­лом. Я тоже присел и открыл «Правду», стал читать передо­вицу, и тут, совершенно неожиданно, меня вырвало. Я бук­вально заблевал портрет Сталина. Они опешили, просто за­стыли. Я сам быстро всё убрал и вымыл.