Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)

Среди множества поэтов и непоэтов, начавших писать в двадцатых годах ХХ века Владимир Луговской безусловно одна из самых ярких фигур.

Но если проследить его поэтический путь, сразу видно, как шаг за шагом талант мельчает. А слова становятся все громче. Стоит сравнить строки 1926 года со строками пятидесятых годов! Вот стихотворение "Ушкуйники":

Та ночь началась нетерпеньем тягучим,

Тяжелым хрипением снега,

И месяц летал на клубящихся тучах,

И льды колотила Онега

И словно напившись прадедовской браги.

Накинувши ночь на плечи,

Сходились лесов вековые ватаги

На злое весеннее вече…

Это — 1926 год. А вот строки из книги "Середина века" — 1957 год:

Трагически прекрасно было время,

Гигантских строек, подвигов, трудов,

Подвижничества, юного геройства…

Такой скуки и серости хватает в любой районной газетке.

Но ведь под этими длинными и мертвыми стихами стоит имя того же самого В. Луговского!

А эту "Середину века" студенты Литинститута с умным видом изучали и в приказном порядке признавали даже классикой! А критики, хваля взахлеб эти писания, снисходительно вспоминали раннего Луговского, который, по их словам, еще чего-то не понимал, чего-то не хотел, а главное — «увлекался усложнением стиха и экспериментами в области формы», что тогда вполне

приравнивалось к антисоветскому поведению.

Это все писалось совершенно всерьез, и даже "Песня о ветре" — поэма вполне советская, поэма о гражданской войне, написанная с самых «красных» позиций, упоминалась как-то вскользь, — а все

потому, что это была настоящая поэзия:

Итак начинается песня о ветре,

О ветре, обутом в солдатские гетры,

О гетрах, идущих дорогой войны,

О войнах, которым стихи не нужны.

Идёт эта песня, ногам помогая

Как же получилось, что поэт такого размаха и такой музыкальной пронзительности превратился в газетного болтуна и штамповщика? Километры никому не нужных стихов? И это — после таких строк

(из той же поэмы):

Паровоз начеку

Ругает вагоны.

Волокёт Колчаку

Тысячу погонов,

Он идёт впереди,

Атаман удалый,

У него на груди

Фонари-медали,

Командир-паровоз

Мучает одышка…

Впереди откос…

Паровозу крышка.

А пока поручики пиво пьют,

А пока солдаты по-своему поют…

Потеря таланта в результате натужного сочинения заведомой лжи с карьерными целями — слишком простой случай. Для серого А. Прокофьева годится, а с Луговским было иначе. Он — один из немногих

искренне писал, веря каждой своей строке. Потому-то и получилась у него "Песня о ветре" с ее полифонией, с ее ухарской частушкой, с ее гармошечной, но истинной напряженностью. Оставим в стороне идеи, взглянем на мастерство поэта:

Но песня рычит, как биплан на Ходынке,

11о песня сошла с ума,

И даже на дряхлом Смоленском рынке

Ломает она дома!

Это тоже из стихов двадцатых годов.

Но посмотрим, что же вдохновляло Луговского, что самое главное в самом духе его стихов, что придает им силу — ответ будет однозначный: ярость, злоба, неистовство ради неистовства — даже не всегда ради идеи…

Политическое содержание уже потом вливалось в это весьма удобное вместилище.

Вот стихи 26 года, периода высшего расцвета поэзии Луговского:

Дорога идет от широких мечей,

От сечи и плена Иго рева,

От белых ночей (!?) малютиных палачей,

От этой тоски невыговоренной!

Речь тут идет ни мало ни много о том, «откуда есть пошла Россия!»

Поэт утверждает: от зла! И само Зло как идею делает поэт своим героем!

А затем и преклонение перед злой силой. Перед любой — лишь бы она подавляла величием, масштабами зла. Они и были главным вдохновляющим фактором для Луговского. Отсюда и упоенное самоуничижение личности приравнивается к подвигу. И неподдельный восторг раба перед господином слышен в концовке вот таких стихов:

И глухо стучащее сердце мое

С рожденья в рабы ей продано.

Ей, то есть родине!

Преклонением перед этой свирепостью хочет Луговской заразить читателя, и часто ему это удается: так искренне, так талантливо звучат его строки, полные пафоса. Только с запозданием понимаешь, что пафос его — страшен и нечист… Ненависть, разрушение — вот чем кормится его талант:

Багровый костер, скелет моста,

И осень — прямо наощупь,

Но штык остер, винтовка проста,

А жизнь — во сто крат проще!

А ведь и верно, если считать, что жизнь проще винтовки, что все вопросы решаются пулей, что лучший аргумент в споре это удар по черепу, то остается лишь стать восторженным певцом и рабом Зла.

Вот откуда поэтизация всего. что считается враждебным духу человеческому!

Где уж тут "разумное, доброе, вечное"! Но это эстетство навыворот, если отбросить всякие нравственные ценности, так оно с точки зрения поэзии казалось невероятно новым, смелым, захватывало своим напором:

Ощерился лес, и гуляют кусты,

И ползает ветер на брюхе,

Пускаются в пляс по полянам пустым

Какие-то черные мухи…

Отсюда шаг всего до нарбутовского упоения нечистью и смертью тоже нечистой…

Но когда миновали буйные времена, кормившие поэзию Луговского патетикой убийства и братоубийства, то тут же исчезла вся привлекательность его стихов, да и самый талант оказался не золотом, а черепками, как купальские клады…. В 21 году пишет он «Утро республики»

Честное слово, кругом весна,

Мозг работает, тело годно,