Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)

Следуя традиции пушкинских времен, Матвеева пишет и свой "Поэтический трактат". Такая попытка создать сегодняшнее "Искусство поэзии", теоретическую поэму, перекликающуюся с трактатом Буало, или Чеслава Милоша, вполне удается Матвеевой. Но в отличие от французского классициста и начетчика, как и в отличие от польского поэта, она никого не поучает, а только утверждает свою творческую позицию в полемике.

Содей же, о, Зоил, ты действие благое:

Отстань — весь в молниях, весь в тучах — площадной

Учитель скромности, дай мне на миг покоя,

Что толку ментором работать надо мной?

И лексика, и ритм, близкий к александрийскому стиху Буало, тут нарочито архаизированы, но всё, как всегда у нее, пронизано иронией. Классицистическая внешность оказывается шутовским, карнавальным нарядом, в котором легче "истину с улыбкой говорить".

Эта поэма отстаивает право поэта на наследие всей мировой культуры, то самое, которое советские малообразованные критики яростно отрицали, объявляя «литературщиной, которая не нужна народу».

Но тщетно столь гневит, столь возмущает сноба

Музейной темою подшибленный поэт,

Что для глупца "музей", пылища, двери гроба,

Для человечества — бессмертной мысли свет.

Полемизируя с властвующим невежеством, ведущим свой род еще от пролеткультов, Матвеева пишет:

Поэты Фермопил, певцы горящей Трои,

Заметь, художники и есть мои герои.

Отрицает Матвеева и русский "верлибр", в котором не видит и следов стиха. Надо сказать, что русский верлибр — явление странное. Ведь английский верлибр обладает чрезвычайно богатой звукописью, держится в огромной степени на внутренних аллитерациях, разнообразных звуковых перекличках, которые русскому языку отнюдь не свойственны. И в результате свойств самого языка русский верлибр чаще всего оказывается очень беден.

В кругу полубогов есть боги-квартероны.

Парнас для них недописал законы,

Проста или сложна,

Да будет рифма вновь такой, какой придётся,

Одна лишь просьба к ней: пусть рифмой остается -

Дочь Эха а не дочь анархии она.

И небольшой певучий романтический голос Матвеевой, смело отстаивающий хоть право современной поэзии на сонет, хоть право ее на рифму, остался в русской поэзии.

P. S.

Я очень давно не читал Матвеевой. Говорят, что в постсоветское время она пополнила собой ряды кликушествующих патриотов. Грустно, если это так… Но поэта надо судить по взлетам и быть благодарным за то хорошее, что уже написано. Это хорошее с нами, даже если читая, трудно отрешиться от ужасного сегодняшнего…

34. БЕЗУМНЫЙ МИР (Андрей Вознесенский)

"В сейсмоопасное время наша кровь убивает нас" — это Ташкентское землетрясенье… Но хуже, когда оно — в тебе: тогда — Идет всемирная Хиросима!

Невыносимо!!!

И мелькают кадры, впечатывающие в память жуткие картины: всё сдвинуто, все сдвинуты… И бесконечно разнообразные ритмы тоже сдвинуты…

Когда мои джазисты ржут

С опухшей рожей скомороха,

Вы думали — я шут? Я Суд!

Я Страшный суд, молись, эпоха!

(монолог битника)

Вот играет на трубе негр-джазист и –

В ту трубу

Мчатся, как в воронку,

Лица, рубища, крики какаду,

Две мадонны а ля подонок –

В мясорубочную трубу!

А может, это и есть труба из Апокалипсиса? Какой уж там рок-н-ролл!

По прохожим пляшут небоскребы

Башмаками

по му-ра-вьям!

Из этих строк — вслушайтесь — рвется ритм и даже мелодия…хабанеры! Какой там рок-н-ролл! Цивилизация, как Кармен, издевается, выплясывая, над маленьким человечком. В этом мире, где "небоскребы сталактитами на брюхе глобуса висят " — носится по вертикальной стене мотоциклистка, и слезы ее к зрачкам прибиты. А вот лежит битник — "бухой и эпохальный", и хотя он «постигает Мичиган», только все эти стихи всё время оборачиваются такой стороной, что всё меньше и меньше верит читатель, будто тут и верно Америка описана!

Да хоть одна из этих адских картин, если приложить её к СССР, разве не будет из жизни Советской страны?

Вот такую фигу в кармане и держит всё время не разжимая, Вознесенский… Зачастую, впрочем, эта «всемирная хиросима» и вправду всемирна. И бывает, что похожи невыносимости СССР и США.

И всё-таки, к сожалению, периодически в стихах об Америке Вознесенский отпускает совершенно непристойные реверансы в адрес советской власти.

по алюминиевым аллеям

за мной ходили стукачи.

12 лбов из ФБР Бррр!

Естественно, подробного рода строчки немедленно ставят под сомнение эмоциональную честность Вознесенского. Так для меня и остаётся загадкой — притворялся он или накручивал себя и вправду верил, — верить было морально выгодно, в конце концов.

….

Герой Вознесенского «сосед Букашкин, бухгалтер, цвета промокашки» ведёт свой род от Акакия Акакиевича Башмачкина — Букашкина найти несложно, ведь существует он в миллионных тиражах…

И мчится, свистит над ним Время, «загадочное, как сирин с дюралевыми шасси». И хотя рифма тут — Тенесси, но Сирин из русского фольклора. Это птица забвения, всезабвения, это потеря памяти и корней. А «Мотоциклисты в белых шлемах, как дьяволы в ночных горшках» тоже не только по Парижу носятся…