Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие

Некоторые произведения Л. Петрушевской строятся как монолог, обращенный к невидимому слушателю. Сигналами обычно являются обращения: «вот гляди», «я ей все рассказывала, вот как сейчас тебе», «ты ее знаешь» («Такая девочка, совесть мира») [62] .Получается, что читатель вынужден судить о событиях в жизни героини и ее переживаниях только на основании того, что она сама готова рассказать о себе и окружающих ее людях. Отсутствие иных «источников информации» компенсируют обстоятельность ее рассказа и предельная откровенность. Речь становится главным средством выявления внутреннего мира человека, даже безотносительно к тому, что конкретно он говорит:

«Мне нравится, когда человек врет о себе, я охотно иду ему в этом навстречу, приветствую это и понимаю как чистую правду, потому что это так и может оказаться. Это никак не меняет моего отношения к человеку. Это гораздо легче и прекраснее – принимать человека таким, каким он хочет сам себя представить. Я ничего не пытаюсь конструировать из обрывков правды, которые все-таки просачиваются иногда, прорываются. Пусть все будет как есть» («Слова»).

Характерно, что героиня данного произведения отказывается судить своего собеседника и не пытается «реконструировать» его подлинную сущность, довольствуясь самим актом общения, хотя и способна отличить правду от вымысла, что уже ставит под сомнение ее «наивность». Отсутствие психологического анализа в рассказах Л. Петрушевской вовсе не лишает нас возможности самим попытаться разобраться в мотивах поступков ее персонажей, выступив в роли «проницательного читателя».

Даже подчеркнуто «объективный» стиль отдельных произведений, образующий как бы противоположный вышеописанному полюс повествовательной стратегии Л. Петрушевской, тем не менее субъективизирован. Небольшая дистанция между «субъектом речи» и «реальным» автором только свидетельствует об автобиографичности образа рассказчицы, «открыто организующей своей личностью весь текст» (Б. Корман). Повествовательная речь для Л. Петрушевской, таким образом, является не только средством, но и предметом изображения. При этом проза и драматургия Петрушевской не представляют собой «энциклопедии» или «коллекции» речевых манер и стилей. В ее произведениях доминирует стилевая усредненность, это речевой портрет не конкретной личности в ее индивидуальности или в типичности для определенного социального круга, но толпы, среднего человека. В принципе все ее герои – от дворничихи до профессора – говорят на одном языке.

Такая стилевая особенность прозы Л. Петрушевской связана и с тем, что ее герой – человек малоиндивидуализирован-ный, редуцированный, реализующий себя вне привычных для отечественной словесности координат, будь то координаты социальной активности (официально – соцреалистической или диссидентской), творческой продуктивности («модернистский проект» героя-художника, творца в мире бездуховной толпы) или религиозной устремленности (как в рамках традиционных конфессий, так и в более широком смысле). Автора практически не интересуют общественные, творческие или религиозные вопросы. Более того, даже профессиональная деятельность или уровень интеллекта героя Л. Петрушевской не являются определяющими в обрисовке их характеров и поступков.

Ее персонажи редко наделяются фамилиями, даются только имена или даже, как у героини рассказа «Н.», инициалы (либо же герои выступают под одними фамилиями, без имен и отчеств). Их редуцированность проявляется в погруженности человека в быт, в повседневность, преодоление которых уже два века является ведущей установкой большинства русских писателей. Речь не идет о новом «руссоизме», поиске «естественного существования» вдали от достижений цивилизации и культурных институций, поскольку быт Л. Петрушевской не идеализируется – наоборот, он представлен обнаженно. Ее герои постоянно сталкиваются с необходимостью бороться с одиночеством, нищетой, тяжелыми заболеваниями (своими и своих близких), с пресловутым квартирным вопросом. Даже стремление отдохнуть в деревне или на курорте оборачивается для них тяжелейшими испытаниями, а общение в «своем кругу» – войной «всех против всех».