Русская религиозная философия

Один из его учеников рассказывает, что однажды вечером он шел по Парижу, около Сакре–Кер — там где много художников, шум, толпа, — и вдруг увидел идущего в рясе священника, по–видимому, из России, с длинными волосами (в память о старинном обычае своих предков Булгаков не стриг коротко волосы). Булгаков шел, ничего не замечая кругом, от всего отрешенный, углубленный в себя. И вот этот человек вдруг почувствовал, ощутил смятенный дух отца Сергия…

У него было много учеников. Мне посчастливилось знать многих из них, людей, которые рассказывали о его необыкновенной теплоте, душевности, мудрости, удивительной эрудиции. В частности, Булгаков собирал у себя дома семинары для обсуждения важнейших церковных и богословских вопросов. К нему мог прийти каждый. Он не был профессором–начетчиком; проблемы, о которых он писал, волновали его до глубины души — это была его жизнь, он весь отдавался этому!

В тридцатые годы разыгрывается трагедия. Дело в том, что церковные правые, монархисты, отколовшиеся от нашей Церкви, считавшие, что Русская Православная Церковь в России — это все одни «энкаведисты», ненавидели Булгакова, потому что он не примкнул к их лагерю. Просоветские группировки тоже относились к нему отрицательно, и по той же причине — он не принимал их (хотя политика в то время его уже особенно не волновала). И вот они начинают догматический «подкоп» под него, чтобы обвинить Булгакова в ереси, чтобы превратить его в создателя лжеучения. Такой гигантский ум, безусловно, поднимал массу спорных вопросов. Он был уязвим, как каждый большой человек. Неуязвим только глупец, который говорит азбучные истины: дважды два четыре — как тут можно быть уязвимым? А тот, кто поднимает проблемы, конечно, уязвим!

И на Булгакова обрушивается поток критики. Карловацкий зарубежный монархист пишет толстый том о софиологии Булгакова (учении о Софии — Премудрости Божией). Сам я чужд этого учения, я никогда его не принимал, но я сознаю, что эта концепция имеет место как богословское мнение.

Так вот, карловчане Булгакова топтали и обвиняли в ереси. Московская патриархия тогда находилась под обстрелом сталинских репрессий, но и она, пребывая в таком мученическом состоянии, успела издать документ против Булгакова. Это было накануне 1937 г. Даже парижский богослов Владимир Лосский, тогда еще молодой человек, искренний, который всегда был верен нашей Московской патриархии, включился в эту полемику и написал изобличительную книгу о софиологии Булгакова. Лосский потом сам стыдился этой книги. Потому что происходило одностороннее, несправедливое, ожесточенное, агрессивное нападение на человека, который отнюдь не высказывал новых догматов, а мыслил вслух. С ним можно было не соглашаться, но топтать его как еретика было несправедливо.

В настоящее время, к счастью, отношение к Булгакову изменилось, и у нас в «Богословских трудах» впервые напечатана его биография, довольно подробная, с библиографией его трудов (кстати, за рубежом она составляет целый том). Там, правда, указано, что его мнения о Софии — Премудрости Божией — вызвали критику, но на этом акцент сегодня не ставится.

Все-таки я скажу два слова о том, в чем тут дело. Булгаков считал, что творение мира должно было иметь в своем основании некое духовное начало: Бог создал Душу Мира (назовем это так). Но эта Душа Мира очень тесно связана с самим Божественным началом, она — как бы мысль Божия, пронизывающая творение (я очень упрощенно излагаю). Но тем самым это можно было иногда понять так, что между миром и Богом нет пропасти, что Абсолют и тварное как-то постепенно переходят друг в друга. Получалось, что творение — не акт, чудо, когда из небытия рождается бытие, а получалось, что из мысли, которая находится в Боге, из небесной Софии — Премудрости Божией рождается духовная основа мира, а из нее — мир. То есть мир более связан с Богом, чем всегда считало христианское богословие. Здесь было много соблазнов, например, уклон в пантеизм. Но Булгаков никогда не выдвигал это как догмат, это было только богословское мнение. Богословские мнения допускаются в Церкви — всегда допускались, — если они не претендуют на абсолютную истину.

В последние свои годы Булгаков был болен раком горла, ему сделали операцию, и он не мог уже читать лекции и служить. Только близкие понимали его шепот. Но он продолжал работать, непрерывно работать, и до сих пор издаются его неопубликованные произведения.

Впечатление, которое оставила эта личность в людях, его знавших, неизгладимо. И мне рассказывал человек, который присутствовал при его смерти, что это была не смерть, а преображение. Именно так и говорил о себе Сергей Николаевич: «Я не умру, а преображусь». В течение нескольких часов от этого лица шел необыкновенный свет, и все это видели. Это была не агония, а вознесение духа… Он как бы перешел, он созерцал те миры, в которых всегда внутренне жил, и в этом созерцании он перешел грань, отделяющую этот мир от того мира.