Русская революция, 1917

Учтем, наконец, что военно-политическая ситуация на крайнем севере нескончаемой линии русского фронта изменилась не в пользу Германии. В Швеции с новой силой вспыхнули антигерманские настроения, распространявшиеся группой Брантинга[21], а в Финляндии местные активисты, то есть военно-политические группировки, добивавшиеся гарантий независимости Финляндии, поддерживая Германию, отказались, по крайней мере на время, от своей политики. Правда, германский Генеральный штаб, заручившись поддержкой большевиков и украинских сепаратистов, сумел принять определенные военно-политические меры, компенсирующие ущерб. Но неизбежная необходимость возвращать дивизии и артиллерию с Западного фронта и перебрасывать на русский, укрепляя силы на Востоке, не позволила Людендорфу нанести весной 1918 года, до прибытия войск Соединенных Штатов, решающий удар на Западном фронте.

Кроме всех этих политических и международных соображений, восстановления боеспособности русской армии и начала активных действий требовало весной 1917 года российское общественное мнение. Я мог бы бесконечно перечислять решения, резолюции, запросы, приказы, приходившие со всех сторон с мольбой о наступлении. В первые дни революции генерал Брусилов уже телеграфировал Временному правительству, настаивая на абсолютной необходимости наступления. В то же время фельдмаршал Хейг объявил британской армии о полученной от генерала Алексеева телеграмме с сообщением о подготовке русской армии к наступлению.

Временный комитет Думы постоянно настаивал в резолюциях на необходимости «смыть позор», перейдя в наступление. Милюков говорил то же самое на первом съезде кадетской партии, которую он возглавлял в числе прочих. Официальный орган этой партии и либеральная пресса в целом начали кампанию за наступление, порой чересчур энергичную. Первый офицерский съезд, собравшийся в мае в Ставке Верховного главнокомандующего, принял резолюцию, в которой сложившаяся в армии под руководством Гучкова и Алексеева критическая ситуация рисовалась в самых мрачных красках и категорически говорилось о срочной необходимости активных действий на фронте. Надо, кстати, упомянуть, что на том съезде в Ставке было положено начало формированию в армии Союза офицеров, военно-политической организации, Исполнительный комитет которой позже стал ядром контрреволюционного Корниловского мятежа.

Пока в Ставке шел съезд офицеров, в Петрограде собрался другой, демократический офицерский съезд, тоже требовавший восстановления боеспособности русской армии. О наступлении говорили и делегации фронтовых армейских комитетов, прибывавшие в Петроград на встречи с правительством и Советом после Стохода. Первый съезд фронтовых делегатов собрался в момент отставки Гучкова и выразил то же самое требование от имени всех войск на линии фронта. Наконец, в середине апреля Петроградский Совет, а вскоре и Исполком съезда Советов заняли ту же позицию, хоть и с некоторыми весьма двусмысленными оговорками.

Одним словом, в России уже не оставалось ни одной политической группировки, ни одной общественной организации (за единственным исключением большевиков), которые не считали бы восстановление боеспособности армии и переход в наступление первым, важнейшим, настоятельным национальным долгом освобожденной России. Во имя будущего Россия должна была совершить этот героический поступок. И она его совершила благодаря самоотверженности и поистине революционному энтузиазму народа, охватившему всю страну.

Советы, большевики и наступление

Через месяц после ухода Гучкова из Военного министерства и генерала Алексеева из Ставки на фронте произошли глубокие перемены, не менее серьезные, чем внутри страны. «Военное министерство, — писала 17 мая „Новая жизнь“, газета Максима Горького, наполовину большевика, — с такой необычайной энергией трудится вместе с буржуазией и большинством демократических элементов над восстановлением дисциплины и боеспособности армии, что уже не остается сомнений в преследуемой им цели: объединении с фронтом союзников и переходе в наступление».

В Берлине уже тоже не сомневались в успешности усилий Временного правительства. Германские дивизии все скорей перебрасывались на наш фронт. Соответственно расширялась и усиливалась энергичная пропаганда принца Рупрехта, августейшего главнокомандующего Восточным фронтом. Большевистская пресса, листовки, специально печатавшиеся за вражеской линией фронта для распространения в русских окопах, были полны клеветы, оскорбительной лжи, направленной против генерала Брусилова и меня.