Русская революция, 1917

Из 12-й армии я отправился в 5-ю под командованием генерала Юрия Данилова, который в первые полтора года войны был генерал-квартирмейстером при штабе великого князя Николая Николаевича и считался одним из лучших армейских командиров.

Генерал Данилов был не только прекрасным стратегом, но также обладал и большой политической прозорливостью. Он первым из весьма немногочисленных высших офицеров понял новую психологию войск на линии фронта и старался вернуть им боеспособность в сотрудничестве со здравомыслящими патриотичными комитетами.

В то время генерал Данилов был уверен в чрезвычайной полезности фронтовых комитетов. В начале лета в 5-й армии усилилась большевистская пропаганда. Особенно энергично подрывной деятельностью, призывая к братанию, разжигая ненависть к офицерам, занимался военный врач одного из полков по фамилии Склянский, никому до того не известный.

На многолюдном съезде в Двинске с участием представителей всех комитетов 5-й армии, командующего и персонала Генерального штаба меня попросили сказать несколько слов солдатам. Все, начиная с командующего и заканчивая солдатами, ждали, что «товарищ» Склянский, столь красноречиво выступавший перед комитетами и солдатами, не упустит возможности вступить в полемику с военным министром.

Съезд шел своим чередом. Первым говорил командующий, потом пришла очередь руководителей комитетов, делегатов от окопных частей. Склянский молчал. Он не только не проявлял никакого желания ругать «империалистическую реакционную» политику Временного правительства, но и старался, чтобы никто его не замечал. В общем, это сильно напоминало мне встречу с солдатиком из 12-й армии.

Наконец непонятное молчание доктора возмутило солдат, особенно прибывших из окопов, наиболее чувствительных к большевистской демагогии. Я видел, как они собираются вокруг Склянского.

Вскоре стало ясно, что между ним и окружающими идет тихая, но оживленная беседа. Видимо, врач отказывался выполнять их требования.

Потом мы поняли, что происходит. Солдаты хотели, чтобы Склянский выступил. Его выталкивали вперед к группе высших офицеров.

— Давай, — послышались голоса, — здесь говори. Если ты нам рассказывал правду, нечего бояться. Послушаем, что скажешь.

Сильно сконфуженный «товарищ» Склянский притих, окруженный хохочущими солдатами. Потом нерешительного вождя мировой революции, вышедшего из рядов 5-й армии, вытолкнули на трибуну.

Заговорил он с большим усилием. Произносил все те же нелепые большевистские фразы, только без энтузиазма, огня, убеждения.

Завершился этот случай самым печальным образом для товарища Склянского с единомышленниками. О полемике с военным министром стало известно всей армии, и его вместе с большевиками подняли на смех. Впоследствии этот отважный революционер стал заместителем военного комиссара Льва Троцкого.

Завершив поездку по фронту, я два дня пробыл в здоровой атмосфере Москвы, а 14 июня вернулся в Петроград. Надо было решить несколько важных административных вопросов перед возвращением в конце июня на галицийский фронт для организации наступления.

Глава 9 Неизбежное наступление

Сегодня уже не существует единодушного мнения о нашем наступлении в июле 1917 года, преобладавшего в свое время в России и среди союзников. Одни считают его очевидной ошибкой, последним ударом по русской армии. По мнению других, операция не отвечала интересам России, а была «навязана» союзниками. Наконец, третьи склонны видеть в ней проявление смехотворного «легкомыслия» и безответственности правительства, захваченного любовью к риторике.

Последняя теория не заслуживает упоминания. Фактически переход русской армии к активным действиям после трех месяцев полного застоя категорически диктовало развитие событий внутри страны. Представители союзников, конечно, настаивали на российском наступлении, предусмотренном стратегическим планом, принятым в феврале 1917 года союзнической конференцией в Петрограде. Только требования союзников ни к чему бы не привели, если бы наступления не предписывали наши собственные политические соображения. Уговоры союзников (Франции и Англии) ничего не стоили хотя бы потому, что после революции они сами уже не считали себя связанными с Россией какими-либо обязательствами. Германский Генеральный штаб, как я уже говорил, по заранее обдуманному плану приостановил активные действия на русском фронте, практически установив перемирие. План германского Верховного главнокомандования предусматривал, что перемирие приведет к сепаратному миру и отказу России продолжать войну. Немцы еще в апреле пытались прямо договориться с Россией, но ничего не добились ни от Временного правительства, ни от русской демократии в целом, стремившейся к скорейшему заключению мира, только не сепаратного, а всестороннего. Однако фон Бетман-Гольвег[20] и особенно Людендорф пока не теряли надежды на достижение цели, принявшись за обработку Совета.