Русская революция, 1917

Конечно, подобные настроения длились недолго, но какие-то результаты всегда приносили. Везде, где имелись способные командиры, комиссары, члены комитетов, отмечались новые признаки восстановления дисциплины и морального духа.

Основная часть военных относилась к промежуточной категории. Одну из крайних составляли пылкие люди с сильной волей, готовые на любой героический поступок. Из них формировались добровольческие отряды под названиями «батальоны смерти» и пр. В другую входили подразделения с полным преобладанием большевистских агитаторов. Впрочем, они не доставляли нам стольких хлопот, как части под командованием офицеров вроде знаменитого Дзевалтовского, который однажды задумал полностью подчинить себе целый полк гвардейских гренадер. Подобные опасно заразительные примеры случались по всей линии фронта. Моим комиссарам пришлось вести с ними настоящую войну, даже с помощью артиллерии.

Фронтовые офицеры делились на три группы. Большинство питало лучшие намерения, но не обладало смекалкой и не умело командовать; меньшинство понимало новую ситуацию, было способно увлечь за собой солдат. Наконец, совершенно враждебная революции группа радовалась ее неудачам и отрицала успехи. Впрочем, в ней нашлись люди, предвидевшие развитие событий и самым циничным образом подчинившиеся установленным комитетами правилам, полностью пренебрегая собственным самолюбием и офицерским чином.

Накануне отъезда из Галиции в Одессу и Севастополь я снова отправился с генералом Брусиловым в инспекционную поездку. Разразился ливень, мы в открытом автомобиле промокли до костей, устали. Не будучи политиком, генерал Брусилов был «милостью Божьей» необычайно отважным и волевым офицером. Не умел красиво говорить, но знал солдатскую натуру, интуитивно чувствовал любую реакцию подчиненных на свои слова. Под проливным дождем мы без умолку доверительно обсуждали все, что происходило и мучило в тот момент армию и Россию.

Как все люди с сильным характером, Брусилов был очень амбициозен. По-моему, он отчасти старался завоевать мое расположение, демонстрируя, что разделяет мои взгляды, откровенно и живо описывая общее положение на фронте, высший командный состав, излагая свои планы. Но Брусилов слишком любил Россию, чтобы искажать основные факты. И он видел их точно так же, как я, как все те, кто стремился вернуть русскую армию к жизни и активным действиям. Мало говорить, анализировать, критиковать (чем занимался главнокомандующий генерал Алексеев), надо создавать, действовать, рисковать.

Именно в той автомобильной поездке под дождем по пути к линии фронта под Тарнополем мы приняли окончательное решение предпринять наступление. Кроме того, я про себя решил, что к его началу генерал Брусилов будет уже не на фронте в Галиции, а в могилевской Ставке Верховного главнокомандующего. Хотя ему ничего не сказал, поскольку сначала следовало добиться согласия Временного правительства на смещение генерала Алексеева.

С Юго-Западного фронта я направился в Одессу, оттуда в Севастополь, чтобы уладить разногласия, возникшие между экипажами Черноморского флота и флотским командующим адмиралом Колчаком.

Черноморская драма

Блистательный офицер, адмирал Колчак вызывал восхищение коллег и пользовался необычайной любовью матросов. Быстро сориентировавшись в начале революции, он избавил Черноморский флот от постигших Балтийский кошмаров. Естественно, в Севастополе, как и везде, были созданы комитеты — Центральный комитет Черноморского флота, целая сеть комитетов на военных судах и в сухопутных экипажах. Однако в них входили не только матросы, но и офицеры, а с Центральным комитетом адмирал Колчак наладил прекрасные отношения.

О настроениях на Черноморском флоте свидетельствовал тот факт, что во время моего визита в Севастополь в конце мая офицеры и даже матросы только и мечтали высадить десант в Босфоре. Черноморские экипажи не поддавались германской и большевистской пропаганде. Именно на берегах Черного моря в армии впервые прозвучали призывы к исполнению воинского долга и соблюдению дисциплины. Целые делегации отправлялись оттуда на фронт, побуждая солдат к обороне и наступлению. В такой обстановке какие-либо недоразумения между адмиралом Колчаком и комитетами казались невозможными. Конфликт, тем не менее, разразился самым неожиданным образом.

Уже не припомню, с чего все началось. Кажется, с какого-то вмешательства Центрального комитета в административные решения командующего. Впрочем, важно не это, а то, что адмирал, привыкший к беспрекословному исполнению своих распоряжений и до тех пор обладавший абсолютной властью, не мог смириться с мыслью о соперничестве с Центральным комитетом. Конфликт был не столько политическим, сколько психологическим.