Русская революция, 1917

Однако под обескураживающими обломками окончательного развала уже начинал возрождаться боевой дух. Следуя примеру генерала Брусилова, сохранившие хладнокровие офицеры, игнорируя наносимые их самолюбию раны, не прекращали усердно, избегая крайностей, заново устанавливать личный и духовный союз между солдатами и командирами. Они с утра до вечера искали возможности побеседовать с подчиненными, убеждая их в необходимости продолжать войну ради спасения страны и новообретенной свободы. Того же самого энергично добивались комиссары Военного министерства и местные армейские комитеты. В целом галицийская армия, пока еще не способная к активным действиям, быстро восстанавливала боеспособность.

Помню съезд фронтовых делегатов в Каменец-Подольском, где находилась ставка генерала Брусилова. Огромный зал заполнили сотни солдат-делегатов со всех участков фронта, даже самых дальних. Я видел перед собой озабоченные осунувшиеся лица с лихорадочно горевшими глазами и прочими явными признаками крайнего нервного напряжения. Видно было, что люди, пережив колоссальное потрясение, уже не способны рассуждать логично. Чтобы удержать их в окопах, требуются какие-то новые доводы. Внимательно выслушав выступления делегатов, представителей армейских комитетов, самого Брусилова, большевиков во главе с Крыленко, получившего впоследствии печальную известность, я как будто проник в самое сердце армии. Чувствовалось, что в тайных глубинах солдатских душ присутствует непреодолимое, нечеловечески сильное искушение.

После трех с лишним лет жестоких страданий миллионы солдат, предельно уставших от войны, задавались вопросом: «За что мы умираем? Почему мы должны умереть?»

Подобный вопрос, вставший перед людьми, которые могли в любой момент погибнуть, вопрос о смысле самопожертвования, парализовал их волю. Невозможно воевать, держаться под артиллерийским огнем в окопах, не размышляя, не думая о цели самопожертвования или, лучше сказать, не вдохновляясь несокрушимой, почти автоматической верой в важность и необходимость самопожертвования ради понятной цели, не подлежащей дальнейшему обсуждению. Когда враг обязуется прекратить огонь, слишком поздно думать о военных целях, изобретать «военную идеологию».

Ни одна армия не способна противиться такому искушению без очень серьезных для себя последствий. Все, что развалило армию, — преследование офицеров, бунты, большевизация многих подразделений, бесконечные разглагольствования, — было просто болезненным проявлением смертельной борьбы за жизнь, которая обуяла солдатские души. Они вдруг отыскали моральное оправдание человеческой слабости, инстинктивного, почти неудержимого желания бежать подальше из мерзких и жутких окопов. Для восстановления боеспособности армии предстояло заново преодолеть животный инстинкт самосохранения, услышать новый неумолимый военный призыв, наделяющий человека способностью без содрогания смотреть смерти в лицо.

Для спасения жизни страны надо было внушить армии готовность к смерти.

«Вперед, в бой за свободу! Я вас зову не на пир, а на смерть!» — с такими словами я обратился к съезду в Каменец-Подольском, повторяя их всем войскам на линии фронта.

Ленин призывал, напротив, к социальной революции, требовал не умирать за других, а уничтожать других — классовых врагов на внутреннем фронте! Была в этом лозунге страшная сила, ибо он заранее оправдывал инстинктивный страх смерти, который прячется в глубине души каждого, даже храбрейшего человека. В ход пошли аргументы, безотказно действовавшие на распоясавшуюся, необученную, эгоистичную армию.

Поэтому нечего удивляться, что после многомесячных отчаянных боев наиболее темные невежественные массы в конце концов предпочли преступление и разбой, поддавшись подрывной контрреволюционной большевистской пропаганде. Поэтому же поистине примечателен прилив патриотизма и самоотверженности в действующей армии летом 1917 года.

Германский Генеральный штаб своевременно заметил происходившие на русском фронте перемены. С момента моего назначения военным министром немцы прекратили переброску войск с востока на запад. К концу мая германские силы передвигались и сосредотачивались в обратном направлении.

В сопровождении нескольких офицеров мы с генералом Брусиловым совершили автомобильную инспекционную поездку, желая осмотреть войска, которым приблизительно через месяц предстояло идти в наступление. За два-три дня побывали на десятках позиций.

Инспекция проводилась всегда одинаково: мы обходили строй, выходили в центр, поднимались на импровизированную трибуну, которую по команде плотно окружали тысячи солдат. Первыми получали слово командиры, потом комитетские делегаты, затем наступал мой черед. Я видел, как оживляются недовольные, неуверенные, растерянные солдаты, измученные душой и телом. Казалось, перед серой толпой разгорается новая жизнь, вселяя в нее почти опьяняющий энтузиазм. Иногда было трудно пробиться сквозь приветствующих меня солдат к машине, чтобы дальше осматривать части.