Русская революция глазами современников. Мемуары победителей и побежденных. 1905-1918

Резкий ветер пролетал по площади, развевая знамена. Теперь начали прибывать рабочие фабрик и заводов отдаленнейших районов города; они несли сюда своих мертвецов. Можно было видеть, как они идут через ворота под трепещущими знаменами, неся красные, как кровь, гробы. То были грубые ящики из нетесаных досок, покрытые красной краской, и их высоко держали на плечах простые люди с лицами, залитыми слезами. За гробами шли женщины, громко рыдая или молча, окаменевшие, мертвенно-бледные; некоторые гробы были открыты, и за ними отдельно несли крышки; иные были покрыты золотой или серебряной парчой, или к крышке была прикреплена фуражка солдата. Было много венков из неживых, искусственных цветов…

Процессия медленно подвигалась к нам по открывавшемуся перед нею и снова сдвигавшемуся неровному проходу. Теперь через ворота лился бесконечный поток знамен всех оттенков красного цвета с золотыми и серебряными надписями, с черным крепом на верхушках древков. Было и несколько анархистских знамен, черных с белыми надписями. Оркестр играл революционный похоронный марш, и вся огромная толпа, стоявшая с непокрытыми головами, вторила ему. Печальное пение часто прерывалось рыданиями…

Между рабочими шли отряды солдат также с гробами, сопровождаемыми воинским эскортом — кавалерийскими эскадронами и артиллерийскими батареями, пушки которых увиты красной и черной материей, увиты, казалось, навсегда. На знаменах воинских частей надписи: «Да здравствует III Интернационал!» или «Требуем всеобщего справедливого демократического мира!». Похоронная процессия медленно подошла к могилам, и те, кто нес гробы, спустили их в ямы. Многие из них были женщины — крепкие, коренастые пролетарки. А за гробами шли другие женщины — молодые, убитые горем, или морщинистые старухи, кричавшие нечеловеческим криком. Многие из них бросались в могилу вслед за своими сыновьями и мужьями и страшно вскрикивали, когда жалостливые руки удерживали их. Так любят друг друга бедняки…

Весь долгий день до самого вечера шла эта траурная процессия. Она входила на площадь через Иверские ворота и уходила с нее по Никольской улице, поток красных знамен, на которых были написаны слова надежды и братства, ошеломляющие пророчества. И эти знамена развевались на фоне пятидесятитысячной толпы, а смотрели на них все трудящиеся мира и их потомки отныне и навеки…

Один за другим уложены в могилу пятьсот гробов. Уже спускались сумерки, а знамена все еще развевались и шелестели в воздухе, оркестр играл похоронный марш, и огромная толпа вторила ему пением. Над могилой на обнаженных ветвях деревьев, словно странные многокрасочные цветы, повисли венки. Двести человек взялись за лопаты и стали засыпать могилу. Земля гулко стучала по гробам, и этот резкий звук был ясно слышен, несмотря на пение.

Зажглись фонари. Пронесли последнее знамя, прошла, с ужасной напряженностью оглядываясь назад, последняя плачущая женщина. Пролетарская волна медленно схлынула с Красной площади…

И вдруг я понял, что набожному русскому народу уже не нужны больше священники, которые помогали бы ему вымаливать царство небесное. Этот народ строил на земле такое светлое царство, какого не найдешь ни на каком небе, такое царство, за которое умереть — счастье…»

В 1920 году Рид умер от тифа в Москве. Он удостоился государственных похорон, и его прах был помещен в Кремлевскую стену, рядом с мучениками московской революции, которых он воспел в своей книге. Но в сталинские времена его знаменитый рассказ о революции был запрещен в России, поскольку упоминал деяния многих лидеров большевиков, таких, как Троцкий, чья репутация после 1917 года была уничтожена его былыми товарищами по оружию.

Москва последовала за Петроградом по пути революции, но остальная страна продолжала пребывать в болоте нерешительности и откровенного невежества. Недалеко от Москвы, в провинциальном городе, который не видел никаких примет революции, если не считать царского поезда, который промчался мимо их станции, неся Николая II с фронта к его правительству, ничего существенного, кроме смутных слухов, не волновало обстановку в городе. После отречения горожане, еще не получив указаний из Петрограда, организовали свое собственное местное правительство.

Некая англичанка, служившая гувернанткой в русской дворянской семье в этом городе, с ноября 1917 года вела дневник своей повседневной жизни.

«20 декабря

Вчера мы были у графини. Все мы надеемся, что царь благополучно выбрался из России. Хотя в газетах об этом не было речи, но сообщалось, что безопасность царя была первым условием, которое немцы поставили русским. Вчера и сегодня говорилось, что в Петрограде много немцев и что немецкие пленные вооружены. Пришел попрощаться управляющий первым имением: он уезжает на Украину. Если бы только все русские так быстро отвечали на вызов! Мария Петровна в частном порядке получила известие, что много хороших солдат идут из X. к Москве (поезда отказывались везти их), и ее попросили позаботиться, чтобы они могли получить тут еду.