Русская революция глазами современников. Мемуары победителей и побежденных. 1905-1918

Когда началась демобилизация армии, стали уходить и мои стрелки. На замену уходящим «старикам» пошла молодежь, которую присылали из запасных в Царском Селе. Этот набор, который уже успел побывать в самом центре политической борьбы, был жесток и развращен…

Не зная, с чем еще они могут столкнуться, солдаты решили запретить членам свиты покидать дом. Мне удалось объяснить им, насколько это смешно, так что они передумали и позволили членам свиты выходить из дому — но лишь в сопровождении часового. Наконец они устали от всего этого и позволили всем выходить два раза в неделю, но не дольше чем на два часа.

Как-то, желая попрощаться с большой группой отбывающих солдат, царь с царицей поднялись на небольшую снежную горку, построенную для развлечения детей. Те солдаты, которые оставались, очень разгневались и сровняли холмик с землей, сказав, что кто-нибудь может легко обстрелять царскую семью, когда она стоит на вершине горки, а если это случится, ответственность понесут они.

Как-то царь надел черкеску и повесил на пояс кинжал. Солдаты сразу же заволновались и стали кричать: «Их надо обыскать, они носят оружие!» Я приложил немало сил, уговаривая людей не настаивать на этом обыске. Обратившись к царю, я объяснил ему ситуацию и попросил передать мне кинжал…

…Когда в один день солдаты вынесли новую резолюцию, что все офицеры должны расстаться со своими портупеями, я почувствовал, что уж этого вынести не могу. Я понимал, что абсолютно потерял контроль над своими людьми, и в полной мере осознавал свое бессилие! Так что я зашел в губернаторский дом и попросил Теглева передать царю, что прошу принять меня. Царь сразу же встретился со мной в комнате Теглева, и я сказал ему: «Ваше величество, я стремительно теряю власть. Солдаты снимают с нас портупеи! Я больше не могу быть полезен вам и хотел бы, если вы не возражаете, сложить с себя обязанности. Мои нервы на пределе. Я измотан». Император положил мне руку на плечо. Глаза его были полны слез. «Я умоляю вас остаться, — сказал он. — Евгений Степанович, останьтесь ради меня, ради моей жены и детей. Вы должны остаться ради нас. Вы же видите, как все мы страдаем».

Затем он обнял меня, мы расцеловались, и я принял решение остаться.

Далее случилось следующее: Дорофеев, солдат Четвертого полка… пришел ко мне и сказал, что на митинге солдатского комитета было принято решение — император обязан снять свою портупею… Я попытался убедить Дорофеева не делать этого. Он вел себя очень агрессивно… и во время разговора был вне себя от злости. Я указал, что возникнет очень затруднительное положение, если император откажется подчиниться. «Если откажется, — ответил солдат, — я сам сорву их». — «Но предположим, — сказал я, — он в ответ ударит тебя?» — «Тогда и я ему врежу», — ответил Дорофеев. Что еще тут можно было сделать? Я начал было убеждать его, говоря, что не всегда все так просто, как кажется, и добавил, что император — брат английского короля, из-за чего могут последовать очень серьезные осложнения. Я посоветовал солдатам запросить инструкций из Москвы, и мне удалось убедить их — они ушли связываться с Москвой. Затем я повидался с Татищевым и сказал ему — пусть он попросит императора воздержаться от ношения портупеи в присутствии солдат. После этого император стал носить черную куртку на меху без портупеи.

Для детей были сделаны качели, потому что великие княжны любили качаться на них, но солдаты Второго полка, которые стояли на часах в этом месте, вырезали на сиденьях качелей самые неприличные слова. После того как император увидел их, сиденья сменили. Все это случилось, когда начальником караула был сержант Шикунов. Он был большевиком.

Не помню точно, в какой день я получил телеграмму от Карелина, комиссара бывшего министерства царского двора. В телеграмме говорилось, что народ не может больше содержать царскую семью и что они должны будут сами заботиться о себе, а Советы возьмут на себя обеспечение их солдатским рационом, квартирой и теплом».

В течение этих мрачных дней изгнания в своей собственной стране Николай II вел дневник:

«24 ноября, суббота (1917)

Выпало много снега. Из Петрограда уже давно не приходит ни газет, ни телеграмм. В столь важное время это серьезно. Девочки заняты качелями, прыгают с них в снег. В девять часов прошла вечерня.

27 ноября, вторник

День рождения дорогой мамы и двадцать третья годовщина нашей свадьбы. В двенадцать часов прошла служба. Хор все путал и пел не в лад с мелодией, наверно, потому, что не репетировал. Погода солнечная и теплая, с порывистым ветром. После полуденного чая перечитывал свои ранние дневники — приятное занятие.

30 ноября, пятница

Та же самая неустойчивая погода с пронизывающим ветром. Разрывается сердце, когда читаешь в газетах описание того, что случилось две недели назад в Петрограде и Москве. Это куда хуже и куда позорнее, чем раньше.

3 декабря, понедельник