Русская современная драматургия. Учебное пособие

Чаще всего герои пьес «драматургии промежутка» (Б. Любимов) – 30—40-летние люди, с уже определившейся линией жизни и подошедшие к поре подведения некоторых итогов: каким хотел быть? каким стал? почему «не состоялся»; как замышлялось в юности? Подобные вопросы мучают музыканта Вадима Коняева и его бывших одноклассниц («Восточная трибуна» А. Галина), редактора литературного журнала Нелли («Колея» В. Арро), «стосорокарублевого инженера» Куприянова – Бэмса («Взрослая дочь молодого человека» В. Славкина), их сверстников из пьес «Спешите делать добро» М. Рощина и «Пришел мужчина к женщине» С. Злотникова. И, как правило, оказывается, что «планка» надежд, жизненных целей, принципов в юности была поставлена ими слишком высоко. Они в силу разных причин не смогли «взять высоту».

Врач Шабельников и его жена Алина («Смотрите, кто пришел!» В. Арро) вынуждены признать, что у них «непрочные позиции» в жизни, что они «ничего из себя не представляют», не умеют «сделать счастливыми» себя и близких, что легко уступают свое место людям с деловой хваткой, нуворишам, барменам, банщикам и куаферам, готовым скупить их со всеми «потрохами»: книгами, ученой степенью, амбициями, поэтическими всплесками и т. д. – «За оплатой, как говорится, фирма не постоит».

Рефлексирует по этому поводу Нелли, героиня пьесы В. Арро «Колея». Уже в начале драмы, описывая квартиру героини, автор замечает: «чувствуется, что здесь в прежние годы взращивали новый бытовой стиль, простой и раскованный, но, не взрастив, бросили на середине…»[37]. Мотив несостоятельности, «несостыковки мечты с действительностью» – главный в пьесе: «Давно, много лет назад, мне казалось, – говорит героиня, – что мой дом – это весь мир… Ну, а теперь у меня нет дома… Мы вообще утратили понятие дома: дружного, надежного, теплого. А нет дома – нет и семьи. А нет семьи, то… – и ничего нет!»[38]

«Ничего не могу для вас сделать. Простите меня», – признается Вадим Коняев своим одноклассницам, через много лет заглянув в город детства. Когда-то, уезжая учиться в московскую консерваторию, он обещал написать музыку об улице, на которой они жили, о них самих, чтобы люди знали, что они «существовали на свете». «Ждали музыку», а он привез импортные шмотки на продажу… Комплекс вины не покидает героя на протяжении его «свидания с юностью» у восточной трибуны заросшего стадиона (А. Галин «Восточная трибуна»).

Уже двадцать лет мучается оттого, что не может «поставить свое прошлое на полку», Бэмс («Взрослая дочь молодого человека» В. Славкина). Бывший «первый стиляга, король джаза», с болью и обидой вспоминает о том, как они, «поколение Политехнического», в свое время не были поняты ни институтским начальством, ни комсомольскими вожаками и как неадекватно дорого обошлись им невинные, в общем-то, выходки и увлечения: «Двадцать лет… понадобилось, чтобы они поняли, что кока-кола – просто лимонад, и ничего больше», что коронный шлягер «Чаттануга-чуча» – просто «песенка на железнодорожную тематику». «А тогда намвжарили и за кока-колу, и за джаз, и за узкие брюки. Потому что тогда-то было точно известно – если нам это нравится, значит мы плесень! Гниль! Не наши. Двадцать лет!.. Жизнь!..»[39]