Русская современная драматургия. Учебное пособие

Но с особенной тревогой этот мотив звучит в размышлениях о женской судьбе. Крайности, гримасы эмансипации сейчас вызывают общую тревогу. Пользуясь «классификацией», предложенной в произведениях искусства последних лет, «деловая женщина», конечно, нравственно возвышается над «сладкой женщиной», но явно проигрывает перед женщиной «странной» и «летающей», которая вне зависимости от регламентированных благ, комфорта, «золотой кареты» счастья, хочет просто любить и быть любимой. В поздних пьесах Арбузова не принимается «производственный фанатизм» женщины. Так, Маша Земцова («Жестокие игры») осуждается автором за то, что «не умеет дома быть», что она прежде всего геолог, а все остальное у нее потом, что материнство воспринимается как наказание, как плен: «Прыгаю, как дура в клетке… – страдает она. – В конце лета на Тужке вот-вот должны мы были нефтяной пласт пересечь… Так нет: отозвали мою поисковую, – сомнительным объявили участком. А там есть нефть! И это доказать мне надо… Выложить материал… Мне одной! А я с вами тут сижу лялякаюсь» (2, 387). «Ну ты зверь», – вырвется у Мишки в ответ на эту тираду. Маша переживет большое потрясение, прежде чем осознает свою неправоту, трагизм неполноты и обделенности своей жизни. В последних пьесах Арбузова, «Воспоминания», «Победительница» и «Виноватые», – все подчинено «женской» проблеме.

«Воспоминания» – типичная арбузовская пьеса. По словам режиссера-постановщика спектакля на Малой Бронной, А. Эфроса, «привлекательная и раздражающая одновременно, как почти всегда у него. На грани банальности, вычурно… Правда, в этой вычурности есть своя законченность и своя поэзия. К тому же – безусловная душевность». Опять камерная драма с неприхотливым сюжетом «ухода» мужа от жены, но поднимающая извечные проблемы любви и долга. Гимн любви вопреки довольно распространенному в наше время легкому, бездумному взгляду на отношения мужчины и женщины как отголоску «сексуальной революции» на Западе. Вера в любовь как спасение от бездуховности случайных связей. Пьеса о бесценном даре – отдавать себя другим.

Астроном-профессор Владимир Турковский, талантливый ученый, весь погруженный в свое звездное небо, рассеянный чудак, после двадцати лет жизни с Любовью Георгиевной, врачом, спасшей ему жизнь, «собравшей его буквально по частям», он, «ее творение», признается, что полюбил другую и готов к уходу из налаженного комфортабельного мира в комнату в обшей квартире к женщине с двумя детьми, двумя «невоспитанными девочками», лишь бы Люба отпустила его. То есть он готов и остаться, если (по крайней мере, он так говорит) Люба потребует этого. Вся пьеса – по существу о драматической борьбе в душе героини на протяжении нескольких часов ее жизни, которые ей отпущены на раздумья. Тем более сложно разобраться в себе, когда она наталкивается на различное отношение к сложившейся ситуации ее близких. И прежде всего дочери Киры, студентки-социолога. Кира не хочет верить, что поступком отца руководит любовь. «При чем тут любовь? Ведь ее нет в современном мире». «…Наступила славная эпоха НТР, – горько бросает она отцу, – отравливаются воды, вымирают звери, пропадают травы, обезличивается человек, оскудевает лес… И вслед за этим ты поспешно оставляешь нас. Все закономерно. Звенья одной цепи – даже то, что ты изменил нам. Напалм сжигает не только хижины – и любовь, пугаясь, торопливо покидает мир…» (2, 440). «Не забавно ли, – с горечью замечает она, – в жизни никто любить не умеет, не хочет, вернее, а в кино на любовь взглянуть бегут, толпятся у касс. Все-таки экзотика для современного человека» (2, 436). Еще дальше в скептицизме, граничащем с цинизмом, в рассуждениях о любви заходит Денис, двоюродный брат Турковского, 27-летний человек без определенных занятий, озлобленный на весь мир. В разговоре со своей очередной партнершей по «жестоким играм», Асенькой, он бросает: «Любила? Не смеши, Асенька, это уж из области легенд. После Джульетты и Ромео не слыхать что-то. Народ иным занят… Престижный брак? Не банально ли в наш век? Себя ведь и иначе прикончить можно» (2, 445). Однако если молодежь с присушим ей максимализмом не принимает случившееся всерьез, для Любови Георгиевны «уход» мужа – глубокая травма, драма жизни. Вся вторая часть пьесы – трагедия утраченной любви, а с нею – счастья. «Наверное, мне надо было удержать его от этой нищенской, беспризорной жизни, которая его ждет, – говорит она дочери. – Надо было. Но вот что забавно – в этом безрассудном Володином поступке есть нечто возвышающее его в моих глазах. Отчаянно больно – но это так» (2, 453–454).