Воспоминания о Кирилле прерывают диалоги героини с людьми из «нынешнего» ее окружения, в котором она отмечает свой сорокалетний юбилей: Зоей, Игорем Константиновичем, Полиной Сергеевной, Марком. Она виновата перед ними всеми, но перед Кириллом больше всего, и память неотступно казнит ее за давнее предательство. «Я думала, что и не вспомню его никогда, а теперь…» (3, 36). Каждый из персонажей дает ей почувствовать, что «жестокие игры» неизменно отзываются на судьбе «игрока». «Не огорчайтесь, – не без иронии замечает Игорь Константинович на признание Майи в ее неспособности к кулинарии. – Нельзя одерживать победы на всех фронтах сразу» (3, 17). Полина Сергеевна напоминает Майе, что когда-то она действовала жестоко, но в расчете по крайней мере «небеса штурмовать», т. е. из увлечения наукой, а вылилось все в довольство административной властью. Но резче всего бьет по ее честолюбию и нынешней триумфальной победности Марк Шестовский, журналист, с которым она захотела вдруг однажды «отдохнуть» от жизненного марафона, построить «тихую пристань» и чья любовь к Майе была преданной, страстной и молчаливой. Он не может ей простить, что она отказалась родить ребенка только потому, что «Назревали события в институте». «Счастье? – говорит он ей на юбилее. – Что ж, случается. Однажды и нас с тобой оно чуть не посетило… Только спутал карты некий Петренко, с которым ты тогда мужественно боролась… Кстати, это кажется, он нынче сидел с тобой рядышком за праздничным столом и вещал в твою честь заздравные тосты… И как уютно закончилась ныне ваша знаменательная тогда идейная борьба. Мир! Мир во всем мире! Общий вальс! А прошлое забыто. Отошло в небытие… Но нет и счастья, которое было тогда рядом» (3, 45). Марк первый и единственный прямо и недвусмысленно говорит ей о том, в чем она в течение двадцати лет боится признаться себе, в том, что она предала Кирилла: «Как легко и просто ты расправилась с этим мальчиком. Но так и не призналась себе до конца в преступлении. А оно было совершено!» (3, 41). И если Майя где-то, иронизируя над своими победами («все одерживаю победы, все одерживаю…»), все же шадит себя (не пригласила на свой юбилей из всех свидетелей своего пути к триумфу лишь Кирилла), то Марк, произносит ей приговор беспощадно, начисто снимая со слова «победительница» его прямой, неиронический смысл. «Неясно только, к чему ты затеяла этот юбилей. Что хотела доказать? О каких доблестях жизни собиралась поведать? Что ты стала деловита и смекалиста? И что твой женский ум почти не уступает нынче мужскому разуму? И в делах административных нет тебе равных? Какое великое достижение – наконец-то перестать быть женщиной! Вполне в духе славной эпохи эн-тэ-эр» (3, 49).
Сцены-диалоги и сцены-воспоминания перемежаются в пьесе звуковыми заставками, воспроизводящими хаос звуков в эфире. Эти фонограммы символизируют бурный поток жизни, где смешалось все: и шепот влюбленных, и голоса детей, и современные песни, и объявления о приходе и отправлении поездов, о научных открытиях, о пропавшем щенке, за которого маленький владелец голосом, полным отчаяния и мольбы, обещает «любое вознаграждение… Любое… любое…» В нее же вплетается информация о разбушевавшихся стихиях в разных концах планеты, о преступлениях против окружающей среды, против человечества… И над всем этим хаосом величественно и мудро, как подобает вечности, звучат стихи японской и корейской классической поэзии, философские, символические миниатюры о красоте гармонии и трагедии её утраты. Эти прорывы в тишину в бешеной пляске звуков – как призыв остановиться, возвыситься над суетой сует, оглянуться на свою собственную жизнь. В Рижском ТЮЗ'е, впервые поставившем этот спектакль, сцена воссоздает салон легкового автомобиля, как бы мчащегося в шумном вихре жизни, – и в нем современная, изящная женщина – «проигравшая победительница».
Автор, как никогда, суров к своей героине. Когда-то она предпочла «золотую карету» той жизни, о которой мечтал Кирилл: «Обещаю тебе неспокойные дни – горе и счастье, радость и печаль» (3, 66). Теперь бы она многое отдала, чтобы вернуть прошлое. Но…
Она безнадежно опоздала на давно назначенное свидание с Кириллом. Он погиб.